Она кивнула.
— Ты заменял ему ту часть правды, которую он сам был не в состоянии произнести…
— Примерно так, — согласился Мартин.
— Скажи мне, а что будет с тобой, если ты станешь директором? Ведь и ты будешь по рукам и ногам связан инструкциями, и тебе придется привыкать к компромиссам, которые ты сегодня так презираешь?! Придворный шут превратится в короля… Ну и что будет дальше? Кто станет тебе говорить другую часть правды?
Добиаш неуверенно улыбнулся Вере.
— Я надеюсь, может быть, ты?..
Она рассмеялась.
— Это будет не так просто. Ведь я знаю меньше тебя. Я ведь юрист. А кроме того, — она наклонила голову и прикрыла глаза, — а что, если я стану твоей женой? Кто это сегодня позволяет собственной жене говорить правду? Замужние женщины быстро превращаются в мещаночек… Я начну мечтать о квартире с широкой кроватью, о ребенке, а может быть, потом мне захочется иметь машину и поехать в отпуск в Югославию… И потом, — добавила она уже без улыбки, — я меньше всего хочу быть в роли придворного шута.
Теперь засмеялся Мартин.
— Хороший я сделал выбор!
— Тебе особенно не из чего было выбирать, — отрезала Вера. — И почему ты думаешь, что это ты меня выбрал? А что, если это я выбрала тебя?
— Вот тебе раз! — он изобразил возмущение. — Ну и воображала!
— Вы, мужчины, безмерно самоуверенны. Но я не стану выводить тебя из этого приятного заблуждения. Это в интересах нашего счастливого будущего. Давай не будем об этом, а то вспыхнет обычная супружеская ссора.
— Но ведь мы еще не женаты, — возразил он.
— Именно поэтому. Скоро у нас будет более чем достаточно времени для ссор. Ты что-то еще хотел мне сказать?
— Хотел. О нашем старике… У меня все крутится в голове. Он часто говорил мне о своих детях. Мне кажется, он разочаровался в них. Он дал им все, что мог, а они оставили его, бросили… Не в буквальном, а в моральном смысле слова. Они навещают его, ходят в гости… Но у него такое чувство, что они его не ценят, что просто используют в своих интересах, рассчитывают на его влияние. Их не интересует ни его прошлое, ни даже Восстание, они считают, что это его личное дело, а им это все наскучило. Я все это слушал, но ведь Матлоха мне не отец, он — мой начальник. Мою готовность слушать он расценивал как проявление интереса к его прошлому. И таким образом я выслушал всю историю о том, как он попал в горы, как ему придавило ногу и как, не будь Порубана, его не было бы в живых. Я выслушивал, как он строил этот комбинат, знал обо всех его распрях с женой, учился, как надо расправляться с противником и усидеть на своем месте… Я понял, что он очень одинок.
Мартин перевел дух и посмотрел на Веру, слушает ли она его. Она наблюдала за ним с легкой недоверчивой улыбкой.
— Я снова и снова спрашиваю себя, — продолжал он с настойчивостью и даже с некоторым упрямством в голосе, — неужели все трудности человечества заложены во взаимном непонимании отцов и детей. Ведь это всегда столкновение двух жизненных концепций. Конфликт между тем, что уходит, и тем, что пришло на смену, между усталостью и движением, между опытом и надеждой, это спор между скепсисом и оптимизмом, а в конечном результате — между жизнью и смертью. Пропасть между поколениями нельзя преодолеть никакой терпимостью, никакой любовью и благодарностью. Ее вообще нельзя преодолеть, потому что это было бы отказом от движения. Если бы не было таких споров… отпали бы поучения старших и нежелание младших слушать эти нравоучения, не было бы мифа о блудном сыне и падшей дочери, не было бы забытых матерей и обозленных отцов…
Вера подумала, что если она когда-нибудь выйдет замуж за Добиаша, то жизнь с ним, конечно же, не будет скучной.
— Как только я вспоминаю о Матлохе, я думаю, что все это недоразумение. Ведь он хочет сделать меня своим преемником, потому что думает, что я самый послушный его ученик. На деле же я самый безжалостный его противник. Матлоха, как он говорит, хочет облегчить мне вступление в должность тем, что старается списать со счетов человека, того самого журналиста, которого я считаю самым серьезным своим союзником. Он хочет разъединить нас и при этом уверен, что делает это для нашего же блага и для блага общества. Какая глупая ошибка!
Он взглянул на часы, словно желая закончить этим движением свой монолог.
— О! Скоро обед! Сегодня в столовой дают шницель. Пойдем?
Вера кивнула и встала со стула.
— Я еще не знаю, как это сделаю, — уже в дверях сказал Добиаш, — но я не позволю Матлохе обидеть Прокопа!
Конец недели, подумал с облегчением ответственный секретарь Оскар Освальд, наконец-то, через пять минут начнется летучка, а после этого редакция будет прощаться с Геленой Гекснеровой. Он посидит там для приличия пару минут, а потом смоется из Пресс-центра, смоется прочь из редакции. На целых два коротких дня он забудет обязанности ответственного секретаря.