Он часто раздумывал об организации производственного процесса в газете, о том, как можно избежать или хотя бы уменьшить постоянное напряжение, существующее между секретариатом и редакторами, между редакцией и типографией. В конце концов он пришел к выводу, что это никак невозможно, этого не потерпит сам характер работы в газете. Случалось и так, что в последний момент поступала свежая информация, происходили непредвиденные перемены, политические события, смерти, визиты, взрывы, стихийные бедствия — редакция на все должна была реагировать. А это значит, что снимается уже готовый, отредактированный и набранный материал и заменяется новым. В таких случаях никак не обойтись без суматохи, замена всегда происходила в цейтноте и в нервном напряжении. Нарушался не только привычный процесс выпуска газеты, но зачастую и ее направленность. События такого рода происходили почти каждую неделю, мир был в движении, изменялся подобно руслу своенравного потока, и редакция постоянно находилась настороже.
Прокоп решил провести оставшиеся до совещания пятнадцать минут в отделе культуры. Ходить туда он любил, потому что в этом отделе атмосфера была совершенно иной. Там не пахло дымом заводов, не обсуждались плановые показатели и результаты международной торговли, там не тянуло пушечной гарью с горячих точек планеты и не несло скукой пленарных заседаний. Там говорили о театральных премьерах, вернисажах, новых книгах, концертах, там рассказывали об актерах, писателях, критиках. И, кроме всего прочего, там была Катя Гдовинова.
В это время редакция оживала. Из двери в дверь перебегали редакторы, секретарши, авторы, отовсюду слышался стук печатных машинок, треск телетайпов, раздавались взволнованные голоса и телефонные звонки. Сквозь огромные окна в здание Пресс-центра били яркие косые лучи солнца.
Отдел культуры находился в самом конце коридора, как бы чуть в стороне от других отделов. Прокоп постучался и вошел, и тут же увидел развалившегося в кресле редактора отдела Даниэля Ивашку. Кроме него, в отделе никого не было, в соседней комнате секретарша стучала на машинке. Ивашка задумчиво уставился на стену, оклеенную плакатами.
Даниэль Ивашка был однокурсник Прокопа, оба учились на отделении журналистики. Круг его интересов сформировался уже во время учебы: он писал критические статьи, стихи, а позднее — рассказы, у него даже вышел собственный сборник, и он стал писателем. Он часами мог говорить о литературе, любил поспорить, был склонен к чудачествам. Прокоп подозревал, что он слегка рисуется, но это ему даже шло.
Ивашка пребывал в задумчивости, не обращал ни на что внимания, и Прокоп просто уселся в свободное кресло. С минуту он растерянно осматривался и, когда понял, что у приятеля нет желания разговаривать, хотел встать и уйти. Однако Даниэль тут же поднялся и стал расхаживать по комнате. Только теперь Прокоп заметил, как он тщательно и элегантно одет. На этот раз приятель входил в образ благополучного писателя, эдакого скучающего бонвивана или перспективного дипломата.
Ивашка остановился перед сидящим Прокопом.
— Знаешь, что со мной сегодня приключилось? Послушай-ка! Шел я утром в редакцию и на лестничной клетке повстречал сам себя. Мы столкнулись!
Он провел рукой по лицу и с озабоченным видом продолжал:
— Ты откуда? — спросил я сам себя. Выглядел я ужасно — мятый костюм, растрепанные волосы, бледный, заросший, под глазами круги. Я просто себя не узнал. «Откуда? — ответил я сам себе. — Из бара. Чему ты удивляешься?»
Он помолчал и, когда обнаружил, что Прокопа это не удивляет, снова заговорил:
— Взял я сам себя под руку, и мы пошли домой, чтобы умыться, отдохнуть и немного перекусить. Представь себе, что в моей комнате сидели еще два двойника — один слушал Шопена, другой — Элвиса Пресли. Я ужаснулся, господи, сколько же у меня обликов?!
Прокоп покачал головой.
— Да-а, это уже серьезно! — сказал он без тени улыбки.
— Это серьезно! — согласился Даниэль. — Шизофрения. Ты ничего такого не замечал за собой?