Еще в университете она познакомилась с Матушем Прокопом, но сблизились они только здесь, в редакции. Ей нравились в Прокопе его горячность и скрытая сила, которую она угадывала в нем, словно чувствительный сейсмограф. Она приручала его немножко от скуки, немножко из любопытства, без особых трудов заполучила его и убедилась в том, что он нежный любовник, но, увы, женатый.
Обычно это ее нисколько не угнетало, она брала то, что ей нравилось, и то, что ее устраивало. У нее была собственная мораль. Вот только этот Прокоп…
Катя Гдовинова не хотела признаваться даже себе, но она была влюблена. После всех проходных романов, многочисленных знакомств и бурных ночей она вдруг обрела покой, душевный и физический. Это привело ее в замешательство, чувство застало ее врасплох, и если бы она не была так счастлива, то, наверное, пришла бы в отчаяние. Все это выводило ее из равновесия, нарушало устоявшиеся представления, лишало ощущения превосходства над окружающими и над собственной судьбой. Она превратилась в самую обыкновенную женщину, поскольку поддалась обыкновенному чувству. Внешне она это никак не проявляла, наоборот, в обращении стала еще резче и еще старательнее носила маску свободной, независимой и эмансипированной женщины, которую устраивают свободные отношения без каких-либо обязательств. Однако она отлично понимала, что обманывает себя.
Матуш Прокоп вступил в игру, которую она ему предложила и в которой так умело притворялась, его тоже устраивала необременительная возможность наслаждений. Но Катя поняла, что игра давно уже перестала быть игрой. Ей хотелось изменить эти отношения.
Она делала это исподволь и постепенно.
Катя обрадовалась, когда он пригласил ее пообедать и намекнул, что у него есть ключ от квартиры приятеля. Она нервничала, что редколлегия так затягивается, ей уже хотелось быть с ним, она тосковала без него, и с этим ничего нельзя было поделать. Внезапно она почувствовала всю тяжесть одиночества, лицо ее сморщилось, ее вдруг охватил ужас, она снова отчетливо поняла, что должна привести их отношения к какому-то исходу, что ей надо избавиться от неуверенности, постоянного ожидания, от временных пристанищ.
Она нервно загасила сигарету и тут же прикурила новую. Матуш не любил, когда она курила, и она вдруг поймала себя на мысли, что ради него, наверное, и курить бы бросила. Со злостью затянулась дымом — какого черта! Она ведет себя, как обыкновенная деревенщина, как героиня дешевой оперетки. Пошел он к дьяволу, этот Прокоп, еще кончится тем, что она будет штопать ему вонючие носки!
Нет, лучше она будет думать о газете. Наш брат, по крайней мере, получает здесь работу, а труд, как известно, облагораживает человека, успокаивает, и все внутренние проблемы разрешаются сами собой или хотя бы утрачивают свою остроту. В работе обретаешь и уверенность, и ответы на многие вопросы, это что-то реальное, осязаемое. Постоянное движение и перемены. Она была почти счастлива тем, что может работать журналисткой, потому что сам характер работы отвечал ее непоседливой и неспокойной натуре. Жизнь на грани хаоса.
Ей стало досадно, что она снова думает о Прокопе. С отвращением загасила недокуренную сигарету и посмотрела через окно на Дунай, словно там могла найти убежище. Река сверкала на солнце и напоминала ей стартовую площадку космодрома. Его величавость успокоила Катю, она снова почувствовала, как в ее жилы вливаются волны, живые волны Дуная, могучий поток, напор, сила. Она почувствовала непреодолимое желание что-то предпринять, выпустить на волю всю дремлющую в ней энергию, отворить шлюзы, разбить оковы собственного тела, освободиться от тесной скорлупы и разлиться, обнять все вокруг, впитать в себя, поглотить: быть Всем! В какое-то мгновение она ощутила, что находится на грани, на тонюсенькой, как волосок, грани, отделяющей ее от постижения тайны, от возможности понять смысл вещей и логику бытия. Ощущение было таким волнующим, что она невольно встала, но мгновенная вспышка тут же померкла, и Катя Гдовинова удивленно глядела вокруг — в ее возбужденном мозгу смолкало эхо сиюминутного озарения.
Она расплатилась за кофе и спустилась вниз, в редакцию.
— Можем продолжить? — спросил главный редактор. В голосе чувствовалась усталость, нервозность и нетерпение, заседание затягивалось, а на столе в его кабинете лежала гора нечитанных рукописей.
— Номер двадцать седьмой, — Оскар Освальд огляделся, словно ожидая, что могут ему предложить заведующие отделами. — Выходим десятого июня. На первую полосу у нас есть запланированная передовая статья генерального прокурора о правовом сознании и о некоторых аспектах хозяйственных злоупотреблений.