— Я знаю, — спокойно сказала Соня.
Порубану хотелось продолжить разговор, рассказать ей все о дедушке Кубице, о своем разговоре с заведующим отделом строительства, о своих сомнениях и угрызениях совести и о том, что Вавринцова во всем права, что он с нею согласен и встанет за нее горой, но, при всем том, сам хлопочет о каком-то крольчатнике и просит сделать исключение. Однако, взглянув на неподвижно сидевшую Соню, вдруг смутился — от нее исходила какая-то непоколебимая уверенность и внутренняя уравновешенность — и стал рассеянно просматривать лежащую перед ним статью.
— Так… — пробормотал он. — Это все. — И, чтобы скрыть смущение, спросил: — Чем занимаешься? Делаешь еще что-нибудь похожее на это? — Он постучал пальцем по репортажу.
— Да, — ответила Соня энергично. — Озеленение братиславских улиц. Положение скверное, строительные организации вырубают деревья, где и как им захочется.
— Надо врезать им! — сказал главный редактор.
— Пока у меня нет достаточной информации. Но я ее соберу…. — Она открыла блокнот, который все это время держала в руке, с минуту его перелистывала, а потом продолжала: — Я уже побывала в архиве у Бенё Бенядика… Послушайте! — Она отметила ногтем строчку цифр. — В Ленинграде на каждого жителя приходится пятьдесят квадратных метров зеленых насаждений, в Будапеште — сорок семь, в Варшаве — двадцать семь и так далее. В Братиславе — лишь пять квадратных метров, она на последнем месте в Европе.
— Да? Гм-м! В городе вырубают деревья, а потом подаются на дачи, на природу… — Он махнул рукой. — Напиши об этом, Соня! Не будем спокойно наблюдать за тем, как нам уродуют город!
— Я возьмусь за это. Меня сейчас ничто не отвлекает. — Она улыбнулась, взяла со стола свой блокнот и вышла.
Главному показалось, что разговор еще не окончен, что они должны были еще что-то сказать друг другу, что-то выяснить. Что она имела в виду, когда сказала, что ее ничто не отвлекает? А что должно ее отвлекать? Может быть, хотела сказать, что у нее нет личных забот и проблем, и потому она может целиком посвятить себя этому вопросу? Собственно, она тем самым сказала ему, что очень одинока…
А разве с ним дела обстоят не точно так же? Разве он не мечтал когда-то о семье, о детях, разве он не ищет ответа на свое одиночество в работе? А эта Соня Вавринцова… Ведь красивая, приятная женщина… Кто знает, почему она живет одна… Он подумал о том, что одиночество объединяет людей. А Соня… с ней… может быть, с ней…
Он сам испугался собственных мыслей и постарался побыстрее отогнать их прочь. Что это ему взбрело в голову? Такие мысли приходили тогда, когда больнее обычного он чувствовал острые зубы своего одиночества, когда его грызли сомнения и вообще он был чем-то расстроен. Правда, такое состояние никогда не длилось долго, он встряхнулся, словно пес после хорошей трепки, и снова принялся за дела с настойчивостью и упрямством человека, убежденного в правоте своего дела.
Больше он об этом не думал.
Он хотел прочитать рукописи, но вошла Гелена Гекснерова с сообщением, что звонил, мол, какой-то Кубица и, ссылаясь на главного редактора, просил передать, чтобы тот уже ничего не предпринимал, потому что он, то есть Кубица, решил свой курятник, или что там у него, разобрать, чтобы у него, то есть у Порубана, не было с ним хлопот. Порубан внимательно вслушивался в этот сложнейший монолог своей секретарши и, когда наконец понял, о чем идет речь, кивнув, попросил:
— Пусть меня никто не беспокоит сейчас. Никто.
Секретарша вышла и затворила дверь. Порубан достал из ящика сигару, хотя сегодня уже выкурил одну, то есть свою дневную норму, но ему надо было успокоиться, выиграть время, привести в порядок мысли. Он понял, что все решил случай, что дед Кубица сам все устроил и теперь уже не нужно хлопотать, обходить инструкции, принимать противоречивые решения, словом, говорить одно, а делать другое. Он воспринял это как личное поражение. Если бы он захотел, дед Кубица, конечно же, получил разрешение и его крольчатник остался бы на месте, даже если бы при этом были обойдены инструкции, даже если бы пришлось использовать свое влияние, положение, знакомства — все то, против чего Порубан боролся как журналист. Теперь же все было в порядке, и он остался чистеньким.
Однако он понимал, что никакого порядка тут нет. Знал, что всегда найдется какой-нибудь дедушка Кубица, такой незаметный, тихий и работящий человек, который вынужден будет уступить, чтобы те, другие, более языкастые, более влиятельные и более наглые, могли и дальше шагать по жизни, используя в своих корыстных целях все общество. Он понимал, как это несправедливо, понимал, что должен что-то сделать, как-то бороться с этим. Что-то написать.