От этой мысли Матуш Прокоп передернул плечами. Стоит ли грустить по романтическим Кисуцам, стоит ли бунтовать против заводов, плотин и промышленности. Жалеть можно лишь о том, что некоторые предприятия построили, не обдумав заранее все как следует, нарушив подряд все инструкции, а теперь непреклонно спускают в реки свои отходы и отравляют воздух.
Он закрыл блокнот, отодвинул чашку, а разбросанные вырезки так и оставил лежать на столе — старый, добрый Бенядик приведет все это снова в порядок. Было без четверти одиннадцать.
2
В то время как Матуш Прокоп ехал в тридцатом автобусе из Пресс-центра на встречу с академиком, инженер Мартин Добиаш выезжал на служебном газике из ворот нефтехимического комбината в Буковой. Прямо в воротах ему пришлось резко затормозить — на дорогу шагнула какая-то женщина и, испуганно вскрикнув, выбросила вперед руку, словно защищаясь от автомобиля. Мартин выругался и со злостью распахнул дверцу, но когда увидел заводского юриста Веру Околичную с испуганным выражением лица, выскочил из газика.
— Мне кажется, я вас немного напугал.
— Кажется, — ответила она, и выражение испуга пропало. — Извините, я просто задумалась о важном деле.
Он присел на корточки и стал собирать рассыпанные бумаги, выпавшие у нее из рук.
— Какое такое важное дело, что из-за этого вы бросаетесь мне под колеса?
Она тоже опустилась на корточки, и ее клетчатая юбка задралась, обнажив колени, она скорее почувствовала, чем увидела, его любопытный взгляд и чуть капризно одернула подол.
— Да не знаю даже, — улыбнулась она. — Все важно. Ведь жизнь серьезная штука.
— Правда?! — По его голосу нельзя было понять, спрашивает он или соглашается. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Она сунула папку с бумагами под мышку и выпрямилась. Добиаш остался на корточках и снизу глядел на стройную высокую фигуру заводского юриста.
— А что такое? — спросила она.
— Ямы. — Он поднялся.
— Ямы?
— Гудроновые ямы переполнены отходами.
— Я думала, вы меня приглашаете на чашку кофе…
Когда она уселась на узком сиденье газика, он включил зажигание и осторожно двинулся вперед, словно боясь, что кто-то снова выскочит перед ним на дорогу. Он смотрел прямо перед собой, иногда поглядывая на ее профиль, на руки с бумагами, сложенные на коленях. Машина свернула и затряслась по кочкам полевой дороги.
— Вы помните совещание у директора? — спросил Добиаш. — Как вы думаете, что сделано со вчерашнего дня? Не знаете? Я вам скажу — ничего. Гибала не захотел отпустить ребят с производства, мол, отстают с прошлого месяца и надо вытягивать план. Вчера приходил ко мне Хутира и просил, чтобы я вместо него занялся топкой. А сегодня еще и эти гудроновые ямы! Директор приказал, чтобы я проверил исполнение вчерашних приказов, — он невольно глянул на часы, — вот уже почти обед, а никто еще и пальцем не пошевельнул… — Он покосился на Веру и тут же снова сосредоточил внимание на дороге, которая свернула и стала подниматься по склону холма. — Каждый на что-то ссылается. Вас не удивляет, что повсюду такой бардак?
Заводской юрист одной рукой придерживалась за приборную доску машины, а другой — старательно сжимала свои бумаги.
— Мне кажется, будет дождь, — сказала она с тревогой в голосе, а когда инженер удивленно взглянул на нее, быстро добавила: — Ямы переполнятся и потекут, — и лишь через минуту, словно отвечая на вопрос Добиаша, продолжала: — Бардак? Но план-то ведь выполняем!
Добиаш наклонился к рулю и через лобовое стекло взглянул на небо: тяжелые грозовые облака теперь уже не метались по небу, как стадо без пастыря, они неуклонно густели и темнели, создавая впечатление, что растет на глазах некая неодолимая преграда. К тому же и ветер, разгонявший до этого тучи, утих, и вся эта чернота приближалась, словно гонимая собственной тяжестью и необходимостью избавиться от накопленной и так долго сдерживаемой влаги.
— План выполняем, — отозвался Добиаш. — Но какой ценой? Все оборудование работает с перегрузкой, а люди — на износ. Не удивляйтесь, что станки все время ломаются, а люди допускают ошибки.