3
Директор комбината Юрай Матлоха вместе с главным инженером Добиашем стоял на берегу невдалеке от сточной трубы, несущей отходы в Грон. В мелкой воде топтались несколько рабочих в блестящих непромокаемых плащах и высоких резиновых сапогах. Их беспорядочные усилия что-то предпринять были, конечно, безрезультатны: вся поверхность реки, куда достигал взгляд, была затянута толстым мутным слоем масла. Оно скапливалось на выступающих островках, цеплялось за растения, корни деревьев, камни и берега, перемешиваясь с водой и грязью.
Директор неотрывно смотрел на эту колышущуюся пленку.
— Как могло это случиться? — сорвалось невольно у него с губ, хотя вопрос этот был совершенно лишним.
— Все, должно быть, случилось ночью, — повторил Добиаш. — Но обнаружила это только утренняя смена.
— Так почему же не перекрыли отток?
Мартин посмотрел на директора, как врач на недисциплинированного пациента.
— Пытались…
Директор хотел было схватиться за голову, но, однако, сдержался и медленно, придавленный неимоверной усталостью, повернулся к Добиашу.
— Надо определить причины аварии. Возьми это на себя. Определи размеры аварии, прикинь, какой убыток нанесет разлившееся масло. Немедленно свяжись с предприятиями, которые в нижнем течении Грона черпают воду из реки. Предупреди их. Сообщи в инспекцию водного хозяйства. — Он помолчал и добавил: — Вот уж обрадуются!
Он повернулся, но остался стоять на месте и пустыми глазами смотрел на погибающую реку.
— В область и в министерство я сообщу сам.
Когда они сели в машину и мотор заурчал, Мартин глянул сбоку на измученное лицо директора.
— Может быть, позвонить в редакцию «Форума»? Ведь случилось все точно так, как предсказывал тот журналист.
Юрай Матлоха не шелохнулся, хотя у него было ощущение, что где-то глубоко внутри у него тикают часы со взрывным устройством и что бомба вот-вот взорвется, разнесет на молекулы все внутренности и развеет все это по ветру. Его начало лихорадить, и ему стало казаться, что он весь дрожит, как простейшая амеба в студенистом растворе. Он заставил себя собраться. Упоминание о репортаже в этой ситуации он воспринял как оскорбление, злость поднималась в нем, рвалась наружу, но где-то в самом зародыше, на самом дне этой ядовитой лавины, готовой захлестнуть его, зарождалось сомнение, похожее на страх, признание своей ошибки, своего поражения. Этот Добиаш! Ведь он любил его, доверял ему, в конце концов, подумывал о том, чтобы назначить его своим преемником, когда уйдет на пенсию. Добиаш был директорским любимцем, Матлоха не стыдился проявлять перед ним и свой страх, и сомнения в редкие минуты слабости, он был единственным человеком, перед которым можно было обнажить свою душу и перед которым можно было признать, что и он, директор, уязвим.
Матлоха прекрасно отдавал себе отчет, что однажды ему придется уйти из Буковой и что его место займет молодое поколение, уверенное в себе и безжалостное к ошибкам отцов. Он знал, что такое время непременно наступит, но думал об этом как человек, думающий о смерти: она есть, мы знаем о ней, все там будем, но это нечто столь отдаленное и нереальное, как планеты на самом краю солнечной системы, которые мы изучали когда-то, и знаем, что они находятся где-то на периферии галактики и никто их еще не коснулся.
И вдруг, у него даже перехватило дыхание, он понял, что эта минута уже пришла, вот она, здесь, и он вынужден будет уйти, даже не из-за аварии, и пустить в свое кресло другого, может быть, именно вот этого Добиаша, который сейчас с наивной наглостью спрашивает его, не позвонить ли в редакцию «Форума».
Машина тронулась.
— Сделайте то, что я приказал, — сказал он Добиашу, перейдя вдруг на «вы», когда машина уже затряслась на неровной дороге. Уже второй раз за сегодняшний день он сказал себе, что надо взять себя в руки и что он это сделать сумеет. Подумаешь, какой-то там журналист! Что он может изменить в его положении!
— Позвоните туда, — проворчал он, не глядя на инженера, поскольку не сомневался, что у того на лице будет написано крайнее удивление. Но когда он на него покосился, ему показалось, что по лицу Добиаша скользнула тень сочувствия и понимания.
Когда сотрудники «Форума» и шофер оставили свой багаж в отеле «Грнад», а это была старая обшарпанная гостиница с неуютными и холодными комнатами четвертого разряда, они отправились осматривать Банскую Каменицу. На улицах чувствовалась сырость, лужи блестели на тротуарах, но сверху, от Кальварии и Парадайза, спускался к городу теплый воздух, неся с собой запах цветущих яблонь и аромат трав. Город был шумным и суетливым, повсюду сновали люди и машины, толпясь в узких крутых улочках, которые резко сбегали от Пиарских ворот вниз к костелу, и снова круто поднимались вверх мимо Каммергофа, и дальше мимо школы уводили прочь из города. Крыши домов собирались в причудливые узоры, будто кубики, разбросанные игривой рукой какого-то веселого великана. Они рассыпались на холмах, прятались в низинах, а между домов протиснулись узкие улочки, проложенные без всякой системы, то поднимающиеся вверх на холмы, то неожиданно сбегающие вниз по склону, изломанные на поворотах и внезапно упирающиеся либо в стену, либо в какой-нибудь сад. Да и дома стояли притиснутые один к другому, вытянувшись в неровную судорожную линию, зарывшись в морщинистые каменистые пригорки со стиснутыми плечами, как будто их осадили в момент разбега. Фасады домов были облупленными, грязными, куски штукатурки давно поотвалились, обнажая стенную кладку. Некоторые здания обросли строительными лесами, а кое-где попадались и заново светло оштукатуренные по фасаду. Город производил странное впечатление чего-то незавершенного.