Праведный протест пеплом рассыпался у нее во рту. Ее бросило в дрожь, когда она увидела очертания собственного имени. Решающим ударом стало имя Уны. Нет, этого не может быть.
– Все еще считаешь его невинным ребенком? – спросила Уна.
Прошипев сквозь зубы, Рен вернула ей блокнот. Мурашки от этих проклятых страниц все еще оставались на кончиках пальцев.
– Не важно, что я думаю. Важно, что он ранен.
– Напротив, очень важно, что ты думаешь. Каждый раз, когда тебе в голову приходит подобная идея, все идет наперекосяк.
– Это не так.
– Тогда позволь напомнить, как ты настояла на том, чтобы остановиться и вылечить солдата во время марша на Донн.
Это было лишним. Тщательное наказание со стороны начальства, а затем и королевы, гарантировало, что она никогда не забудет эту ошибку.
– Или, может быть, тот раз, когда ты хотела спасти бездомную собаку, попавшую под перекрестный огонь?
Теперь Уна была несправедлива. Рен почувствовала, как краснеет.
– Сейчас все по-другому.
– А вот и нет, – отрезала Уна. – Во всяком случае, ты болезненно предсказуема. Ты слишком легко отвлекаешься на чувства и весьма опрометчива. Мне нужно, чтобы ты была рядом, Рен, а королева уволит тебя за еще одно преступление. Его страдания – небольшая цена, которую нужно заплатить, особенно если он приложил руку к поимке Байерса. Он червяк, недостойный твоей жалости. Успокойся.
Но Рен не могла. Она не станет этого делать.
– Она не посмеет. Кто заменит меня?
Уна выглядела так, словно хотела что-то сказать, но сдержалась.
– У нее больше нет такого целителя, как я. Сколько жизней спас разработанный мной антибиотик? Сколько операций я помогла провести на поле битвы?
– Талант нетрудно найти. Все достижения медицины в мире не смогут вечно спасать тебя от нетерпения королевы.
– Зато спасет тот факт, что я лучший целитель в Гвардии.
Рен говорила себе это каждый день, но прямо сейчас она не была уверена, верит ли сама этим словам.
Изабель – или как ее незаконнорожденная племянница должна говорить? «Ее величество»? – до боли ясно дала понять, что еще одна ошибка приведет Рен обратно в Орден Девы. Она выросла в аббатстве, но оно не стало для нее домом. Там Рен была лишь изгнанницей: забытой, нежеланной, бесполезной.
Она никогда больше не хотела себя так чувствовать.
Медицина и магия помогли ей сбежать, но возвращение означало бы, что она действительно такая никчемная, какой ее считает королева. Поэтому она не могла позволить себе оплошать. Даже если их отношение к пленнику было жестоким. Даже если оно было неправильным.
– Лейтенант Сазерленд, – произнесла Уна. Такой дешевый трюк – ссылаться на звание в такое время. – Как твой командир, я несу за тебя ответственность. Твои ошибки – моя вина.
– О, давай обойдемся без этих речей.
– Довольно. – Праведность звенела в голосе Уны, как металл, а каждый слог был острым, как лезвие. – Пока сюда не прибудут остальные, я не дам мальчишке ни малейшей возможности сбежать. Я знаю, что ты считаешь меня жестокой, но он – наша единственная зацепка, чтобы найти Байерса.
Рен понимала это, но ее желудок все равно скручивало от чувства вины.
– Я собираюсь еще раз прочесать местность, так что не делай ничего безрассудного, пока меня не будет, – сказала Уна.
Слово «безрассудного» ударило Рен, как камешек в лоб. Она слышала его достаточно за эти годы, чтобы знать его истинное значение.
Эмоциональная. Слабая.
– Да, майор, – кисло пробормотала Рен.
Бросив последний хмурый взгляд на мальчика, Уна направилась к темному безмолвному лесу. Ее черные волосы развевались, как веревка палача, а хрупкие ветки хрустели под сапогами, как ломающиеся пальцы. Посмотрев ей вслед, Рен вздохнула с раздраженной тоской.
Хотя военная жизнь предлагала свободу от монастыря, клятва Рен Королевской Гвардии сама по себе мало что значила. Уна же всегда указывала ей цель. Несмотря на резкий характер, она заботилась о своей стране и своих подчиненных – о том, чтобы защитить их любой ценой. Следовать за ней – кредо, которое выбрала Рен, а не которое ей навязали.
«Мне нужно, чтобы ты была рядом».
И Рен будет рядом, даже если не всегда сможет переварить то, что повлечет за собой фраза «любой ценой». Она проклинала сочувствие, которое текло в крови, так же как и исцеляющая магия. Если бы только она могла избавиться от него, свести к чему-то излечимому, вроде болезни. Тогда все наверняка поняли бы, что ее место в Гвардии.
Рен рухнула на пожелтевшую подстилку из сосновых иголок и застонала от головной боли, расцветшей в висках от напряжения, и влажного холода земли, просачивающегося под юбки. Деревья над головой блестели нежной корочкой льда. Теперь, когда они остались одни, она украдкой взглянула на мальчика. Его веснушчатое лицо было бескровным, таким же болезненно-бледным, как и обнаженная кость, – и благородным, но неубедительно стойким. Даже на расстоянии дрожь плеч выдавала в нем того, кем он был, – испуганным ребенком, сдерживающим слезы.