Он встал, подошел к телевизору, взял бланк уведомления: «… ОБСЛУЖИВАНИЕ КЛУБА "АНЕСТЕЗИЯ" ИСТЕКЛО 24 АПРЕЛЯ. ПЛАТЕЖНАЯ ЗАДОЛЖЕННОСТЬ В ПОЛНОМ ОБЪЕМЕ…»
«Двадцать четвертое апреля. Они знают, что я не смогу собрать столько денег, – пробормотал он. – И банковские займы тоже они контролируют». (Перестань разговаривать сам с собой.)
«Ты все время стараешься не думать обо мне, и у тебя это, надо сказать, получается», – послышалось вдруг оттуда, где находиться точно никто не мог.
«Ч-чего? Ё-мое!» – вздрогнул от неожиданности Коул. Спина мгновенно напряглась, руки машинально вскинулись в боксерской стойке. Он резко оглянулся – никого. Пока взгляд не упал на экран.
Телевизор был выключен. Но на экране маячил чей-то силуэт. По нему пробегала мигающая ниточка, отчего изображение рябило. Вот оно, снова. Голова и плечи… Говорящая голова.
– Город…
– Ты предпочитаешь обо мне забыть? – спросило лицо на телеэкране. Изображение было черно-белым.
– О… о том, что случилось. О тебе-то нет, – ответил Коул, уперевшись руками в сведенные вместе колени. Он не отводя глаз смотрел на этот жесткий экранный анфас. Зеркальные очки, грубые очертания. Незавершенный каменный бюст. Холодное лицо того сбитого машиной человека. Призрачное изображение Города.
– Забыть обо мне непросто, стоит только выйти на улицу, – заметил Город. – Разговоры уже идут. Если бы ты прочитал до конца новости, ты бы нашел статью о полицейском «расследовании» гибели людей субботней ночью. Тех, которых убил я.
– Тс-с-с! – инстинктивно шикнул Коул.
– Они не прослушивают, – перебил Город. – Не могут. – Артикуляция губ следовала за голосом с едва заметным отставанием. – Я – часть всего сущего, – объяснил Город. – За исключением БЭМ. Они сидят во мне, как раковая опухоль. – Жесткие губы строптиво поджались. – Я блокирую им слышимость…
– Слушай, – Коул чуть расслабился; подавшись вперед, ткнул сигару в пепельницу, – а если бы сюда еще кто-нибудь подошел, пока ты со мной разговариваешь? Они бы… это… увидели тебя?
– Конечно. Это не галлюцинация. Только не стоит бежать и кого-нибудь сюда тащить. Я бы скрылся так, что никто б не заметил. Я не хочу разговаривать ни с кем, кроме тебя и Кэтц.
– Хорошо, – кивнул Коул, невольно удивившись механическому отзвуку своего голоса. – Мне привести Кэтц?
– Не нужно. Я выйду на нее позже… А сейчас я должен кое-что тебе показать. – Картина на экране изменилась. Теперь это была черно-белая съемка откуда-то с уровня потолка, из угловой части помещения: в шикарном офисе возле тонированного окна за столом сидели четверо.
– Коул, ты узнаешь человека во главе стола? – Изображение Города исчезло, но голос доносился по-прежнему ясно, со всем радушием телефонного оператора, отсчитывающего в трубку минуты.
Коул посмотрел на указанного человека. Широкий, дородный; очки в толстой роговой оправе, седая шевелюра (может статься, что и накладная) и такие же седые бакенбарды.
– Это Руф Роскоу. Заправила всей этой своры.
– Да, это он. А остальные?
– Вон тот морщинистый субъект с волосами щеткой и хищной, оскалистой улыбкой…
– Сэлмон. Юрисконсульт «Интерфонда».
– Да. Знаком ли ты с остальными?
– Нет.
– Тогда слушай…
Из телединамиков послышались голоса. Говорил Сэлмон:
– … Раек уступил нам свою долю по входной цене из-за возникшего вопроса по налогам! Босвелл сделал прибыль в четыре процента; это обеспечило нам сорок два процента, так что мы поднялись до…
– Речь не об этом, – властно перебил Роскоу. – Что мы имеем сейчас?
Сэлмон осклабился.
– Пятьдесят три процента.
– Красота! – воскликнул Роскоу, хотя явно не от восхищения перед красотой, а с таким видом, будто сейчас только кого-то прибил и испытал от этого удовольствие.
– Но… – неуверенно продолжал Сэлмон (Роскоу подался вперед), – тут этот типус Топп со своим прокурором федерального округа; они поговаривают о привлечении к уголовной ответственности, о незаконном приобретении акций, а возможно, и замораживании по взимании…
– Ох уж этот мне прокурор, – прервал Роскоу не так чтобы громко, но достаточно, чтобы Сэлмон тут же приткнулся и сделал сторожевую стойку. – Прокурор человек пожилой. Случись у него сердечный приступ, никто и не удивится. Есть у меня на примете один доктор… В общем, надо убрать этого парня со сцены. А может, и Топпа заодно.
– Топпа лучше просто устрашить. Если в связи с этим исчезнет сразу столько…
– Ладно. Стоит ему узнать, что мы контролируем большинство акций МТФ, он сам забьется в свою конуру, только хвост снаружи останется… – Самодовольно ухмыльнувшись, Роскоу с отсутствующим видом вперился в окно.
Изображение потускнело. Вместо него на экране вновь возник Город.
– Где ты это достал? – изумился Коул.
– У Роскоу мания все фиксировать, как у Никсона во времена Уотергейта. Только ошибка Никсона ничему его не научила. Тем не менее он делает эти записи, поскольку ребята из синдиката топят друг друга лишь тогда, когда их собственные крысиные хвосты в безопасности. Как ему кажется, он таким образом держит при себе неопровержимые аудио– и видеосвидетельства своих отношений с этими людьми. Так что, если кто-нибудь замыслит нанести ему удар с тыла, связавшись с ФБР, он их всех утянет за собой. С такой «бомбой» на руках уголовное наказание неизбежно. Верхушка клана в курсе, и это страхует его от их предательства. Он сам расставляет камеры, сам редактирует отснятое. Записи хранит в специально оборудованном хранилище.
– Ну и дурак. Риск, что полиция завладеет ими без его благословения, гораздо серьезнее тех фактов, которые он пытается скрыть. Хранить записи – это же глупо. Стоит федеральным властям получить судебный ордер на обыск хранилища…
– Да, – согласился Город. – К счастью, он этого не сознает. Он фанатик собственных умозаключений и очень упрям. К тому же свято верит в свою неуязвимость.
– Тогда почему ты не покажешь это комиссару полиции, на его телеэкране?
– Он тоже с БЭМ. Кроме того, я и не мог бы с ним связаться. Он бы решил, что сходит с ума. Что до тебя… ты каким-то образом меня словно вызываешь. Я имею возможность доходить до тебя. Но имей в виду, совокупным свидетельством эти записи служить не могут, поскольку наш доступ к ним незаконен. Свидетельство, добытое незаконным способом.
– Понимаю. Потому что появилось вследствие похищения. А на данный момент убедить власти выдать судебный ордер просто нереально… Слушай, а как ты смог показать мне запись, если она хранится за семью печатями?
– Непосредственно эта находилась в его редакторской правке. Как раз сейчас он ее отсматривал: вглядывался в лица подельников, выискивая измену, и тут что-то его отвлекло. Устройство он оставил в хранилище включенным. Я промотал запись назад и поставил снова, передавая ее сюда посредством электронной связи. Ее источник питания…
– Но ведь это обычный телеканал!
– Нет, это часть меня. Телевидение – своеобразная информационная отдушина города. Нейрон в моем мозгу. Средство, которое я использую для трансформации образа из видеоформата в электронные частицы, а их перегоняю по проводам и подаю в твой телевизор; одна из разновидностей телекинеза. Управление электроникой посредством мысли. Ночью я располагаю мощностью фактически каждой из мозговых батарей города. Мозг скапливает электричество. Я могу нажимать на его клавиши, пока он спит… В течение дня я располагаю мощностью лишь тех, кто спит в дневное время, – их число гораздо меньше, поэтому я ограничен. Однако меня подпитывают те, кто смотрит телевизор – это своего рода форма сна… Я – суммарная подсознательная способность каждого мозга в этом городе. Я одновременно и Руф Роскоу; его ненависть к себе.
Он сделал паузу, дожидаясь, пока Коул усвоит сказанное.
Затем Город спросил: