– Здесь же нельзя курить, – ухмыльнулся Коул. Она слабо улыбнулась.
– Молчал бы уж, мудачина.
Он скользнул ладонью по руке Кэтц; ее теплая, чуть влажноватая кожа так и льнула к нему. Коула все еще слегка знобило.
– Э! А куда едем-то?
– Это тот самый поезд, который на юг, дорогуша. Идет через новый тоннель от Барта и дальше, за Беркли. Новый, всего месяц как курсирует. Почти до самого Сан-Хосе. Путь неблизкий, но… думаю, туда ему не дотянуться.
Коул кивнул.
– Я почувствовал, что ускользаю от него. Удивительно, что он не остановил поезд. Может, для этого ему бы пришлось нас убить. Или…
Она покачала головой.
– Нет, он мог остановить нас на любой станции. Просто не дал бы поезду тронуться с места. Причина, наверное, другая. Может быть, ему известно, – она искоса взглянула на Коула, – что ты вернешься.
Коул глубоко вздохнул.
– Ощущение забавное.
– Как от груди отняли.
– Что?
– Ничего… Эй, а когда ты увидел это – ну, когда угадал насчет грузовика, – это было связано с твоим двойником? Которого ты видел в Окленде. Это он тебе рассказал?
Поезд ровно постукивал по рельсам. Коул, не отрывая взгляда от мелькания ламп в тоннеле, мотнул головой.
– Не думаю. Я в тот момент как будто смотрел чужими глазами. Или заглядывал за угол из перископа. Или смотрел в камеру слежения. Нет, сквозь время я не смотрел… Просто здания сделались… почти прозрачными, что ли.
– Хрень какая-то…
– Я же не выдумываю.
– Да нет, я знаю. И верю тебе. Только… что-то в этом есть нехорошее. Он действительно глубоко в тебя вошел…
Коул проворно сменил тему:
– А ты как считаешь, что это было? Я имею в виду этого несчастного двойника…
– Если б только знать! – воскликнула Кэтц с отчаяньем. Сигаретка у нее потухла. Она зажгла по-новой, чуть нахмурясь при виде следов черной помады на кончике. – Может, какая-нибудь проекция тебя самого, твои скрытые возможности. Все равно, что увидеть впереди самого себя, поворачивающего за угол.
Что-то не правдоподобно.
– Не-а. Он больше… на призрака смахивал.
– Какой призрак! – Кэтц нервно хохотнула. – Ты что, покойник, что ли!
– Нет, – сказал Коул. А сам подумал: «Пока – нет. А скоро, может, буду. Очень скоро».
А вот это – правдоподобно.
– Я не знаю, – говорил Коул, куце сидя на краю скрипучей кровати. – Может, мне следует вернуться. Пройти все до конца. Я ведь начал и вроде… присягнул ему, что ли. Бог ты мой, сколько ж лет я из него не выезжал. Я…
– Ах, как ему страшно без па-апика, – насмешливо протянула Кэтц. – Но дело не только в этом. – Она подалась вперед, сделала пальцы ножничками и запустила их Коулу в волосы. – Тебя, дружок, беспокоит кое-что другое, – пропела она тихонько.
Коул инстинктивно отодвинулся. Он чувствовал едва уловимый запах ее тела, пьянящий мускус ее естества. Тем не менее, сидел застыв.
– Слушай, а зачем мы вообще тут заперлись? – Он жестом обвел номер обветшалого отеля «Санта-Круз».
Воздух чуть попахивал плесенью и морем. Обои, уже тронутые по углам грибком, пожелтели и отслаивались. Старинная медная кровать скрипела при каждом движении.
– Тебе и впрямь лучше уехать подальше от Сан-Франциско, а мне… нет. Мне здесь не место. Мне клубом заправлять надо, Кэтц.
– Ох уж эти мне оправдания, оправда-ания, – промурлыкала она.
– Слушай, я…
– А когда ты последний раз? – перебила Кэтц, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.
– Что именно? – Коул сделал вид, что не понял.
– Не строй из себя скромнягу, – заметила она бесстрастно.
– С пару лет, – сознался Коул обреченно. Она прикрыла глаза. Улыбнулась.
– Во-о-он оно что. Вот теперь я настраиваюсь на твою волну.
Коул сглотнул, чтобы не выдать свое смятение. Ох уж этот ее дар…
– Ага-а. – Она обнажила острые зубки в улыбке. – Ага. Тогда ты оказался импотентом (Коул при этом слове буквально дернулся). Это было с какой-то черной шлюшкой. И ты боишься, что импотентом и остался. Боишься, что слишком стар для меня. Боишься, что я тебя каким-то образом использую, потому что не можешь взять в толк, как это я положила на тебя глаз. – Она открыла глаза. – Я скажу, отчего ты мне нравишься, Стью. Благодаря тебе ко мне пришел первый успех, в твоем клубе – черт побери, сколько уж лет назад! Ты ведь знал, что пройдет время, прежде чем у моей музыки появится свой контингент поклонников, и долго работал себе в убыток. Тем не менее, ты шел на это, потому что полюбил меня, понимал мою музыку и мою поэзию. Ты – единственный, я-то знаю, кто действительно ее понимает. Но речь не просто о благодарности. Я же давно на тебя запала, усекаешь? – Она расхохоталась, глядя на его физиономию. – Это правда, Стью! Я люблю тебя. Город был прав. Единственная причина, по которой я вместе с тобой влезла в эту аферу с ним, – это желание тебя оберечь.
– Послушай, не… В смысле я не… это…
– Этот твой Город – дерьмо несусветное. Ну подумаешь, не встал у тебя пару раз, ну бемольчик вырос. Делов-то! Да мне вообще нравится, чтоб мужички были мягонькие – они нежнее! Я вижу, вижу твои страхи, Стью. Перестань от меня прятаться.
Коул чувствовал, что щеки у него горят.
– Не надо…
– А вот теперь ты злишься, потому я почитываю твои мысли. Я ничего не могу с этим поделать, когда чувствую тебя так близко. Но вот что я тебе скажу: если ты считаешь это вторжением в твой внутренний мир, я могу и отстраниться от твоих, м-м, ментальных образов; от мыслей, которые ты желаешь скрыть, всего такого. Ты можешь хранить их вне досягаемости. Вместо этого я буду смотреть на… на твои чувства. Я способна переживать некоторые твои ощущения. Внутренние и внешние. Это словно обратная связь. Поэтому мы можем испытывать истинную близость, Стью.
Коул набрал в щеки воздуха, выдохнул.
– У меня ощущение, будто ты хочешь мне что-то втюхать, – признался он, глядя на потертый коврик под ногами.
– Может, и так. Если это единственный способ до тебя достучаться. – Кэтц прильнула к нему. Ее губы ожгли ему шею.
Коул чуть не спрыгнул с кровати. Нежным движением она потянула его к себе, печально покачивая головой.
– Стью, миленький, расслабься.
– Не могу! – Он мучительно дрожал. Напряжение между ними достигло пика. Он чувствовал, что отступил куда-то вглубь себя и взирает на происходящее как близорукий. – Я не могу преодолеть себя, Кэтц. Мне не хочется тебя разочаровать… Ты не обижаешься?
Кэтц закатила глаза.
– Ты не улавливаешь, – сказала она. И неподдельная доброта в ее голосе заставила его взглянуть на нее с благодарностью. – Ты можешь расслабиться, Стью, потому что я от тебя ничего не требую. Нам совсем не обязательно круто заниматься любовью. Я просто хочу обнять тебя, погладить. Нам не нужно… что-то такое делать. Мне просто хочется. – Она нетерпеливо махнула рукой. – Мы будем без одежды, но вовсе не обязательно сильно утруждаться. Понимаешь? Мне не нужно, чтобы ты непременно в меня входил. Если ты не прочь доставить мне оргазм – прекрасно, на то у тебя есть пальцы и язык, а у меня клитор. Но не это главное. Ты же видишь, индюшонок, я люблю тебя. Поэтому остальное неважно.
Коул перевел дыхание, и что-то внутри действительно расслабилось. От их доверительного общения он почувствовал себя более живым, чутким, податливым. Как-то машинально он потянулся и выключил свет. В комнате сделалось темно, хотя из неплотно зашторенного окна по-прежнему пробивался прохладный рассеянный свет. Достаточно, чтобы видеть ее; и достаточно темно, чтобы не стесняться собственного тела.
Кэтц сняла блузку и обувь, выскользнула из джинсов. Какая-то частица напряжения вновь вернулась, когда Коул внезапно вспотевшими, дрожащими пальцами разделался с пластмассовыми пуговицами, разделся и сложил одежду на прикроватную тумбочку – уж так аккуратно.
Коул повернулся и нежно обнял ее. Это оказалось легко. Он ощутил нежную упругость ее тела, теплую гладкость кожи. Расслабился еще – и вот уже приятное электричество разлилось по телу, от чего в паху возникло ощущение, которого он давно не испытывал. Мельком глянув, подивился: воспрянувший член прочно упирался в ее повлажневшую промежность. Кэтц обвила ногами его бедра, а когда их губы встретились, принялась нежно тереться своим устьем о его член, приглашая. Их губы дрожа слились, и он начал бережно ласкать ее тело руками – без всякой жадности или стремления подчинить.