– Я только не пойму, зачем они все еще держатся вместе, когда их заправилы уже мертвы.
– Из соображений безопасности, – ответил Город. – Что, в общем-то, глупо с их стороны. Они кучкуются, потому что думают: то, что убило их боссов, пожелает убить и их самих. И они правы. Этого бы не было, реши они разойтись. Но поскольку они все еще сила – как раковая опухоль, – мне придется и их уничтожить. И дать им уничтожить меня…
– Даже так? Что, последнее так уж обязательно?
Город непринужденно кивнул.
– Как и раньше. Осеменение крови.
– А-а, как тогда, когда тебя сшибли машиной и кровь хлынула по улице. А улица очнулась и поднялась за тебя мстить… – ностальгически произнес Коул. – Такой ритуал.
– Может быть. Но это необходимо.
К ним кто-то приближался: девочка, выгуливающая терьера. И девочка, и собака одновременно мелькнули в полосе прозрачности, от чего на миг стали видны их внутренние органы, очерченные кровотоком. Коул ступил в их временной диапазон и понаблюдал за ними в обычном, людском измерении. Возле них кто-то находился – некто голый и плачущий. Мужчина, которому на момент смерти было чуть за тридцать. Коула и Город ребенок с собакой миновали справа, девочка испуганно вытаращилась на Город, но ничего не сказала; собака же напряглась и стала рваться с поводка к ближайшей канаве, лишь бы подальше. Ни Коула, ни голого мужчины девочка не заметила. Возможно, это был ее недавно умерший отец. Первый отделенный от тела дух (помимо него самого), которого Коулу довелось увидеть. При этом мужчина лишь мельком кивнул Коулу и вновь обратил безутешный взгляд на дочь. «Твила», – окликнул он жалобно. Она его не услышала; зато собака, навострив уши, рванулась и помчалась через улицу, волоча за собой поводок. Девочка с криком погналась за собакой; отец, невидимый, как мог заспешил следом, беззвучно плача. У Коула похолодело внутри. Впервые со времени собственного преображения он ощутил бесприютность. А вместе с ней – смутный зов какого-то иного, далекого места. Какого?
– Ты собираешься покинуть меня? – спросил Город. В голосе была нотка сожаления.
– Нет, – секунду помедлив, ответил Коул. – Я никогда тебя не покину. Никогда, покуда ты существуешь. Через сорок примерно лет – по их времени – почти все города вымрут. МТФ и прочие системы воплотят свои «глобальные деревни» в жизнь. Все поселения станут компактными, по нескольку сот человек, и сложится новая разновидность коллективного разума. Тебя уже не будет, нужда во мне иссякнет, и я перейду в то, иное место. Знаешь, я стал теперь как-то свободнее. Думаю повидать другие города. В скором времени мне нужно будет наведаться в Чикаго. Но в одной из временных плоскостей я всегда буду находиться здесь, и тот, основной – условно основной Коул, меняясь с ходом времени, всегда будет возвращаться к тебе.
Говорил Коул негромко, утешая и вместе с тем подбадривая. Город слушал, не меняя выражения лица, с бесстрастным видом шагая по темной улице. Но он слышал. Он, и она, и они – все те, кто и есть Город, знали, что среди них незримо присутствует друг.
Они замедлили шаг перед приземистым особняком с подсветкой на ухоженном газоне. У переднего крыльца, нетерпеливо бегая по сворке, глухо рычали две немецкие овчарки.
– Вот оно, это место, – сухо произнес Коул. – Ты думаешь воплотиться где-то здесь?
– Да. Это часть моего города. У них в подвале целый склад пластида. Я его сдетонирую. Можешь зайти, насладиться взрывом. Ощущение непередаваемое: взлетать на взрыве, который тебе совершенно безвреден. Просто класс.
– Это присуще любому взрыву, – согласился Коул. – Город, а почему ты сейчас не излучаешь музыку?
– «Хаус», что ли? В ней уже нет необходимости. Я делал это вначале, чтобы завлечь и удержать тебя. Как гипнозом.
– Понятно, – сказал Коул (хотя он это уже знал, на каком-то внутреннем уровне). – А знаешь, почему я спросил? Потому что…
– Ты хотел бы услышать ее сейчас? – перебил Город. – Ох и сентиментален же ты.
– Вовсе нет. Просто чувствую, что было бы в самый раз…
Город кивнул и двинулся по газону, переливчато сияющий и страшный в разноцветных огнях подсветки. От него исходили резкие синтезаторные ритмы. В своем теперешнем измерении Коул мог эту музыку фактически видеть. Пересекаясь, звуковые волны образовывали кубистические узоры, очень даже неплохо украшающие данную аранжировку.
Коул шел следом в нескольких шагах, ступая по плюмажу из облаков.
Собаки набросились на Город, как только он оказался в зоне досягаемости. В следующий миг они с воем отскочили, кровя сломанными о его каменную плоть зубами.
Распахнулась передняя дверь, и человек с винтовкой… рухнул замертво через долю секунды после выстрела, получив от Города прошедший навылет, как сквозь вату, удар кулаком в живот.
– Эй, задняя дверь не открывается! – послышался чей-то голос.
– Ну и хер с ней! – крикнул кто-то в ответ, в то время как Коул вслед за Городом проходил в захламленную, потом пропахшую гостиную. Из нее спиной к Коулу выбегали люди, теснясь и напирая друг на друга на лестнице в подвал.
– Эта хрень Билла завалила! Робот тот 'баный!
– Взрывчатку хватайте, только осторожней!
– Ставьте на таймер, а сами уходим, через подвальное окно…
– Окно заклинило! Выбить не могу!
– Эй, не поворачивай тот…
Коул был на полпути вниз по лестнице, когда дом взлетел на воздух. На гребне ударной волны он смотрел, как сквозь него, не причиняя вреда, пролетает скопище обломков – непонятно даже, кто сквозь кого.
Он любовался величаво оседающим каскадом из бетона, дерева, пластика, крови и густой пыли. Взрыв удался на славу.
ВЫХОД
Кэтц Вэйлен сняла наушники. В темном павильоне студии она сидела одна: звукооператор часа два как ушел, оставив Кэтц ключи. Слабый свет исходил лишь от индикаторов на пульте. Спина и бока у нее вспотели, в ушах стоял звон.
Уронив лицо в ладони, она зарыдала без слез – так она избавлялась от нервного напряжения.
Спустя какое-то время Кэтц выпрямилась. Голосом, чуть надтреснутым от усталости, она спросила:
– Стью! Ты сейчас рядом?
Ответа не последовало. Но что-то определенно шевельнулось в темном углу комнаты – заблудший сквозняк, должно быть.
Встав, Кэтц потянулась, легонько хрустнув суставами. Затем во весь рост растянулась на ковре и попыталась расслабиться. Губы были сжаты, но она взывала; взывала из самого нутра.
«Спасибо, что сумела-таки до меня дотянуться», – донесся голос Стью из заполненного небом окна под потолком студии. Она различила там его отражение, оно было без тени.
Неважно; он все равно ее слышал.
«Ты мудачина конченый, сукин ты кот…» – пошла костерить она, и на этот раз слезы обильно потекли по ее щекам.
Зыбкий облик Коула в окне тихонько улыбался, пока словесный поток не иссяк.
– Ну что, так легче? – спросил он, когда она смолкла.
– Ты дал ему себя забрать, – блеклым голосом сказала она, сидя раскинув ноги на ковре.
– Иначе было нельзя, – ответил Коул. – Но я все равно с тобой. Я по-прежнему…
– Блин! Ты насчет «я-всегда-буду-в-твоем-сердце», что ли? Да пошел ты! Насчет «всегда» ты мне не нужен! Не хватало мне еще этих комплексов. Я тебе что, монашка, – о тебе, размазне, всю жизнь горевать? Я время от времени еще не прочь перепихнуться и не желаю, чтобы ты откуда-то на меня пялился!
Коул засмеялся, Кэтц – нет.
– Мне нужно было тебе это сказать, – произнес он после паузы.
– Ох уж понимаю, – в голосе Кэтц была горечь.
– Что ж, мне пора.
– Ну, конечно.
– Я буду помогать тебе в карьере. Думаю, что смогу…
– Не надо мне никаких поблажек! – отрезала она и, встав, быстрыми шагами пошла к двери, по пути сердито ударив по выключателю.
Вместо этого звук, наоборот, включился – и комнату, словно эдакий классный взрыв, затопило грохотание группы Кэтц.
Кэтц ушла. Коул какое-то время ждал, слушал. А затем отправился в другой город, к другой музыке.