— Придется зажечь посох, — прошептал, словно боясь потревожить покой усопших. — Хотя бы чуть-чуть.
— Зажигай, фигли, — буркнул Смузи. — Я край шляпы не вижу.
— Если что — прикрою, — Настя вынула меч и повернулась к дверному проему.
Влил в древко всего десять единиц маны, и кристалл засиял, как накрытая матовым стеклом зажигалка. Свет едва доставал до стен, но этого более чем хватало. Подошел к люку, без задней мысли откинул крышку, и тут на спину с пронзительным воем прыгнуло что-то тяжелое и дурно пахнущее. Существо обхватило за плечи как тисками и толкнуло на лестницу. Я кубарем покатился в погреб, собрав носом все ступени и шлепнувшись на бетонный пол с такой силой, что пыль поднялась до потолка.
Тупая боль растеклась по всему телу — ломило даже уши и хвост. Дышать было практически невозможно из-за ушиба и насевшей сверху тяжести. Красные цифры водопадами посыпались перед глазами, но теперь рассчитывать мог только на себя. Смузи чертыхался и нарезал круги по комнате в тщетных попытках попасть в быстрого и прыткого противника, но стрелы раз за разом с глухим стуком врезались в бревна и доски. Малири носилась следом, но в кромешной темноте то и дело натыкалась на мебель, а однажды наконечник звякнул о металл — то ли о щит, то ли о нагрудник. Точно не о чайник или таз, потому что Настя заорала на весь дом:
— Смотри, куда палишь!
— Да я вообще ни хрена не вижу! Ай, блин!
Стук, грохот, вой — в общем, у ребят свои проблемы. А затылок уже облизнуло морозное дыхание смерти, и в разверзшуюся черную дыру яркими протуберанцами потекло тепло. Но теперь мои руки никто не прижимал к полу, и пусть орудовать посохом не мог, зато сгибать локти — легко. В ладони вспухла витая рукоятка, из которой как из плазменного резака вырвалась ослепительная струя. Маны не жалел, и в подполе стало светло, словно внутрь направили прожектор. Тварь отвлеклась от головы и потянулась к более аппетитному источнику, и в этот миг я согнул руку и ударил клинком в уродливую рожу.
Зомби завыл, заверещал, завертелся волчком, снося консервы и закрутки. Я вскочил под бой банок и плеск рассола, наплевав на хрустящее под лапами стекло, и с разбега вонзил посох в грудь старика. Того самого, что еще недавно спал вечным сном в объятиях любимой женщины, с которой прожил столько лет, сколько в принципе протянут немногие из нас.
Но темная волшба вселилась в его труп, натянула на себя, как костюм, и вместо достойного забвения заставила сражаться и убивать, лишь бы не сдохнуть самой. От одной только мысли об этом, от осознания всего коварства и изуверской злобы обуяла такая ненависть, какую не испытывал даже в самые тяжелые и гнетущие моменты. Ведь все эти люди — чьи-то родственники: дедушки и бабушки, отцы и матери, братья и сестры, и однажды кому-то придется вернуться сюда и столкнуться со всем этим кошмаром. И сколько еще деревень, городов, а может и стран окунется в эту проклятую тьму, прежде чем получится остановить безумную императрицу? Скольким еще людям придется хоронить близких в закрытых гробах, а то и вовсе обойтись только похоронкой, потому что их родные и любимые превратились в нечто, которое и по анализу ДНК не всегда опознаешь?
Нет, предо мной стоял не обращенный труп, а сама Цеметра — оскалившаяся и надменно вытаращившая красный глаз. Ведь эта гадина была в каждой толике своей магии, в каждом приспешнике, в каждом гомункуле и зомби. И опалившая душу ярость придала таких сил, что я в три подхода оттолкнул существо и пригвоздил к стене, пронзив острием рыхлую от влаги кладку.
Тварь извивалась и корчилась, как пришпиленный к дощечке паук, а я рубил, рубил, рубил, рубил, пока меж полок не повис обгоревший, четвертованный и обезглавленный обрубок. Рубил, пока клинок не потускнел, а потом и вовсе погас. Рубил, взяв осколок банки, не обращая внимания на скользкую и чавкающую шерсть. А когда стекло раскололось, рубил ребром ладони, пока силы полностью не иссякли. И лишь тогда я рухнул на колени и согнулся в три погибели, жалея о том, что не могу блевануть, несмотря на одуряющую вонь крови, кишок и паленого мяса.
— Пуфель! Живой?
По лестнице сбежал Хантер с кадилом наперевес, а за ним — Малири и Смузи, бледные, перемазанные алым и с вытаращенными глазами.
— Как видишь, — медленно поднялся и взял с полки чудом уцелевшую банку с компотом. — Хватайте остальное — и пошли.