Он поднялся и вышел из хижины.
Оконкво исполнил все, что повелел ему жрец. Он прихватил с собой еще кувшин пальмового вина. В глубине души он раскаивался. Но он был не таким человеком, чтобы признаваться перед соседями в своих ошибках. И поэтому люди решили, что он не чтит богов клана. А его враги утверждали, что удачи вскружили ему голову. Они называли его нза— по имени маленькой птички, которая, наевшись как-то до отвала, так загордилась, что возомнила себя важнее даже своего чи.
Во время Недели мира никто не работал. Люди ходили друг к другу в гости и пили пальмовое вино. В том году у них только и было разговору что о грехе, совершенном Оконкво. Впервые за многие годы человек нарушил священный мир. Даже самые глубокие старики могли припомнить лишь один-два подобных случая в далеком прошлом.
Огбуефи Эзеуду, самый старый человек в деревне, заметил двум своим друзьям, пришедшим его навестить, что теперь наказание за нарушение Недели мира стало в их клане чересчур мягким.
— Прежде не то было, — говорил он, — Мой отец рассказывал, что ему рассказывали, будто в старину человека, нарушившего мир, волокли по земле через всю деревню, пока он не умирал. Ну да потом этот обычай все-таки отменили, так как он не охранял мир, а, напротив, нарушал его.
Вчера мне рассказывали, — сказал один из молодых мужчин, — что в некоторых племенах на человека, который умер во время Недели мира, смотрят как на совершившего грязный поступок.
— Это верно, — подтвердил Огбуефи Эзеуду. — Такой обычай существует в Ободоани. Если человек умирает в это время, то его не хоронят, а просто относят в Нечистый лес. Но это плохой обычай, и придерживаются они его просто по глупости. Они оставляют слишком много мужчин и женщин без погребения. И что же получается? В их клане полным-полно злых духов этих непогребенных мертвецов, и все они так и рвутся причинить зло живым.
После Недели мира все мужчины брались вместе со своими домочадцами за расчистку новых полей. Срезанный кустарник оставляли сохнуть, а затем сжигали. Когда дым поднимался в небо, отовсюду слетались коршуны и долго парили над горящим полем, словно молча с ним прощаясь. Приближался сезон дождей, и они улетали, чтобы вернуться с наступлением сухой погоды.
Несколько дней Оконкво потратил на подготовку семенного ямса. Он внимательно осматривал каждый клубень, проверяя, годен ли он для посадки. Иногда он находил, что клубень слишком велик, и тогда ловко разрезал его в длину острым ножом. Его старший сын Нвойе и Икемефуна помогали ему. Они приносили из зернохранилища ямс в длинных корзинах и складывали отобранные клубни в кучи по четыреста штук. Иногда Оконкво давал самим мальчикам подготовить по несколько клубней. Однако каждый раз он оставался недоволен их работой и грубо им за это выговаривал.
— Ты думаешь, ты нарезаешь ямс Для варки? — спрашивал он Нвойе. — Если ты еще раз разрежешь клубень такой величины, то получишь по зубам. Ты все считаешь себя ребенком. А вот я в твои годы уже имел свое хозяйство. Ну а ты, — обращался он к Икемефуне, — у вас в деревне ямса разве не сажают?
В душе Оконкво понимал, что мальчики еще слишком малы, чтобы овладеть таким трудным искусством, как подготовка клубней ямса для посадки. Но он полагал, что начинать никогда не рано. Ямс — символ мужественности, и человек, которому хватало ямса, чтобы прокормить семью от одного урожая до другого, безусловно заслуживал большого уважения. Оконкво хотел, чтобы сын его стал уважаемым хозяином и достойным человеком. Он твердо решил искоренить в Нвойе тревожные признаки лени, которые, как ему казалось, он уже замечал.
— Мне не нужен сын, который не сможет высоко держать голову на собраниях клана. Я его скорее задушу собственными руками. И если ты будешь вот так стоять и пялить на меня глаза, — он выругался, — Амадиора разобьет тебе голову.
Некоторое время спустя, когда сильный дождь несколько раз смочил землю, Оконкво со своей семьей отправился в поле. Они несли корзины семенного ямса, мачете и мотыги. Посадка началась. Землю сгребли в кучки, которые прямыми рядами тянулись через все поле; в эти кучки сажали клубни ямса. Ямс, король полей, был очень требовательным королем. В течение трех-четырех месяцев он требовал неотступного внимания и тяжелой работы от зари до зари. Молодые ростки ямса надо было обкладывать листьями агавы, чтобы защитить их от раскаленной земли. Когда дожди усиливались, женщины начинали сажать между рядами ямса кукурузу, дыни и бобы. Потом стебли ямса подпирали сначала маленькими прутиками, а позднее большими и крепкими ветками. Трижды в строго определенное время, не раньше и не позже, женщины пропалывали ямс.
И вот наконец пошли настоящие дожди, столь сильные и упорные, что даже деревенский колдун не пытался с ними справиться. Теперь ужон не смог бы остановить дождь, — так же, как прежде, в сухой сезон, вряд ли рискнул бы вызвать ливень — это было бы слишком опасно для его здоровья. Напряжение сил, необходимое для того, чтобы вступить в единоборство с утратившей чувство меры природой, чересчур велико для слабого человеческого организма.
Поэтому во время самых сильных дождей природа была предоставлена самой себе. Иногда дождь лил такими мощными потоками, что земля и небо, казалось, тонули в сплошной серой влаге. И тогда нельзя было понять, откуда — сверху или снизу — раздавались низкие раскаты грома Амадиоры. В такие дни под тростниковыми крышами бесчисленных хижин Умуофии дети сидели вокруг очага, на котором матери готовили пищу, и рассказывали разные истории или же грелись в хижинах у своих отцов и ели зерна кукурузы, поджаривая их тут же на очаге. Это был короткий период отдыха между напряженным и трудным сезоном посадочных работ и таким же напряженным, но уже веселым месяцем сбора урожая.
Постепенно Икемефуна стал чувствовать себя членом семьи Оконкво. Он еще вспоминал о своей матери и трехлетней сестренке, и временами у него бывали приступы грустного и подавленного настроения. Однако он с Нвойе так привязались друг к другу, что мало-помалу приступы эти стали не такими частыми и болезненными. Икемефуна обладал неистощимым запасом народных сказок. Даже те из них, которые Нвойе слышал прежде, приобретали в устах Икемефуны новизну и особую окраску, свойственную другому племени. Впоследствии до конца своих дней Нвойе очень живо помнил это время. Он помнил даже, как он смеялся, когда Икемефуна сказал, что для кукурузного початка, в котором осталось всего несколько зерен, самое подходящее название эзе-агади-нвайи,что значит — «зубы старухи». Нвойе сразу же подумал о Нвайеке, которая жила недалеко от дерева удала.Во рту у нее торчало всего два-три зуба, и она вечно курила трубку.
Но вот дожди стали ослабевать, земля и небо вновь: разделились. Проглядывало солнце, дул легкий ветерок, время от времени шел косой мелкий дождик. Дети больше не сидели взаперти, а резвились на лужайках и пели:
Нвойе все гадал, кто такой этот Ннади и почему он должен жить один, сам стряпать и сам все съедать. В конце концов он решил, что Ннади, вероятно, живет в той стране, о которой говорится в любимой сказке Икемефуны, — где держит свой блестящий двор король-муравей и где нескончаемой чередой бегут веселые дни.
Глава пятая
Уже приближался праздник Урожая ямса, и в Умуофии царило приподнятое настроение. Настало время воздать благодарность Ани — богине земли, источнику плодородия. Из всех божеств Ани занимала в жизни людей самое большое место. Ей принадлежало право высшего суда в вопросах нравственности и поведения. И что еще важнее, она находилась в тесном общении с умершими отцами — ведь их тела были преданы земле.
Праздник Урожая, посвященный богине земли и духам предков, справлялся ежегодно перед началом уборки ямса. Нельзя было отведать новых клубней, прежде чем боги и духи не получат свою долю. Мужчины и женщины, молодые и старые, с нетерпением ожидали праздника Урожая, потому что с него начиналась пора изобилия — новый год. Вечером накануне праздника те, у кого еще оставался старый ямс, должны были его съедать. Новый год полагалось начинать вкусным свежим! ямсом, а не волокнистым и сморщенным, сохранившимся с прошлого урожая. Все горшки, калебасы и деревянные миски тщательно мыли, скребли и чистили, особенно деревянные ступы, в которых толкли ямс. Главным угощением на празднике были фуфу из ямса и овощная похлебка. Их готовили в изобилии — целый день ела семья, ели друзья и родственники, приглашенные в гости из соседних деревень, — а еды оставалось еще очень много. Рассказывали, будто один богатый человек воздвиг перед своими гостями такую гору фуфу, что сидящие по одну сторону не видели, что происходит по другую, и один из гостей так до самого вечера и не увидел своего родственника, который пришел позже него и уселся с противоположной стороны. Они смогли обменяться приветствиями и пожать друг другу руки; только над остатками фуфу.