– Благослови тебя Господь, – перевел мальчик. – Пирьо говорит по-фински, но она знает, как ее товары называются по-норвежски.
Товары располагались позади прилавка, Пирьо доставала их по мере того, как я заказывал. Мясные фрикадельки «Йойка» в банках, консервированные рыбные котлеты, колбаса, сыр, пшеничный хлеб грубого помола.
Пирьо складывала стоимость товаров в уме, потому что, когда я закончил, она просто написала на бумажке цифру и показала ее мне. До меня дошло, что мне надо было достать несколько купюр из пояса с деньгами, прежде чем заходить в магазин, а поскольку в мои намерения не входило оповещать всех о том, что я разгуливаю здесь со значительной суммой денег, примерно со ста тринадцатью тысячами крон, я повернулся спиной к Пирьо и Кнуту, подошел к стене и расстегнул две нижние пуговицы на рубашке.
– Здесь нельзя писать, Ульф, – сказал Кнут.
Я повернул к нему голову и посмотрел на него.
– Это я пошутил, – засмеялся он.
Пирьо жестами показала, что не может дать сдачу со стокроновой бумажки, которую я ей протянул.
– Все в порядке, – сказал я. – Оставь себе на чай.
Она ответила что-то на своем жестком непонятном языке.
– Она говорит, что ты можешь вернуться и взять что-нибудь еще, – перевел Кнут.
– Тогда ей следовало бы записать сумму.
– Она все помнит, – сказал Кнут. – Пошли.
Кнут приплясывал на тропе передо мной. Вереск бился о наши брюки, вокруг наших голов летали комары. Тундра.
– Ульф…
– Да?
– Почему у тебя такие длинные волосы?
– Потому что их никто не подстриг.
– А-а-а.
Прошло двадцать секунд.
– Ульф…
– Мм?
– Ты совсем ничего не знаешь по-фински?
– Нет.
– А по-саамски?
– Ни слова.
– Ты говоришь только по-норвежски?
– И по-английски.
– В Осло много англичан?
Я сощурился на солнце. Если сейчас полдень, значит мы идем четко на запад.
– В общем-то, нет, – ответил я. – Но это всемирный язык.
– Ага, всемирный. Дедушка тоже так говорит. Он говорит, что норвежский – язык разума, а саамский – язык сердца. А финский – это святой язык.
– Ну, раз он так говорит…
– Ульф…
– Да?
– Я знаю один анекдот.
– Хорошо.
Он остановился, подождал меня и зашагал по вересковым зарослям рядом со мной:
– Что это такое: ходит и ходит и никак не дойдет до дверей?
– Это вроде бы загадка?
– Сказать отгадку?
– Да, придется.
Мальчик заслонился ладонью от солнца и посмотрел на меня:
– Ты врешь, Ульф.
– Прости, что?
– Ты знаешь ответ.
– Правда?
– Все знают ответ на эту загадку. Почему же вы всегда врете? Вы будете…
– Гореть в аду?
– Да!
– А кто такие эти «вы»?
– Папа. И дядя Уве. И мама.
– Ну да? А мама-то про что врет?
– Она говорит, что я не должен бояться папу. Теперь твоя очередь рассказывать анекдоты.
– Я не очень-то умею рассказывать анекдоты.
Кнут застонал, повесил голову и стал теребить руками вереск.
– Ты не можешь ни во что попасть, ты ничего не знаешь о куропатках, и ты не помнишь анекдотов. А ты вообще что-нибудь можешь?
– Ну… – произнес я и тут заметил одинокую птицу, летевшую высоко над нами. Она охотилась, выискивала добычу. Ее жесткие, застывшие в одном положении крылья напоминали военный самолет. – Я умею прятаться.
– Да? – Голова его снова поднялась. – Давай поиграем в прятки. Кто водит? Эники-беники, ели…
– Беги вперед и прячься.
Он пробежал три шага и резко остановился.
– Что случилось?
– Ты сказал это, только чтобы от меня избавиться.
– Избавиться от тебя? Да ты что!
– Ты снова врешь!
Я пожал плечами:
– Можем поиграть в молчанку. Кто не будет молчать, получит пулю в голову.
Он странно посмотрел на меня.
– Понарошку, – уточнил я. – Хорошо?
Он кивнул, плотно сжав губы.
Мы шли и шли. Ландшафт, казавшийся на расстоянии совершенно монотонным, постоянно менялся: от мягкой волнистой поверхности, поросшей зеленым и коричневым вереском, до каменистого, растрескавшегося лунного пейзажа. С момента моего прибытия солнце сделало уже полоборота вокруг меня, и внезапно в его свете, в свете оранжевого диска, создалось ощущение, что весь пейзаж сияет, словно по пологим равнинам течет лава. И над всем этим – огромное широкое небо. Не знаю, почему здесь оно кажется таким огромным, почему мне почудилось, что земля изогнулась. Может быть, все дело в недостатке сна. Я читал о людях, которые после двух суток без сна становились психопатами.