Не может же она любить его всегда / круглосуточно?
Не может.
– Как же мне все это надоело, – сказал Олег тем утром, втискивая себя в костюме в свое пальто.
К нему приехали важные гости. Сегодня он снова должен был их развлекать: забрать из гостиничного лобби, возить куда-то, что-то показывать…
– А ты не думаешь, что это единственное, что ты отлично умеешь делать? – прислонившись к стене, спросила она.
– Какая ты умная.
По его улыбке она не смогла ничего прочесть.
– Я тебе надоела? – Она подошла к нему, обняла и прижалась щекой к его щеке.
– Нет, наоборот, – сказал он, послушно замерев.
– А себе я надоела. Но скоро пройдет. Правда?
Он улыбнулся. Неужели все-таки понял?
– И если я уйду, потому что, ты знаешь, всякое бывает… – начала она с обычной своей формулировки, повторяла которую как молитву, и никто – даже несуществующий бог – не знает по-настоящему почему.
– Если ты уйдешь, то мне тогда точно хватит, – перебил ее Олег обыкновенным своим голосом, и эту обыкновенность Рита постаралась запомнить, потому что уже поняла, что, пересказывая, вспоминая, придумает ему и легкую в голосе дрожь, и увлажнившиеся чуть-чуть глаза, хотя говорил он обыкновенно, просто, без всяких затей. – Если ты уйдешь, то мне тогда точно хватит. Больше никого.
– Почему? – спросила она, удивляясь искренне, честно не понимая, почему он, здоровый, молодой, красивый мужик, готов записать ее последней в ряду жен-любовниц (скорее жен, какая ж она ему любовница?). Молодой ведь, красивый…
– У нас же с тобой все идеально, – сказал Олег, не пытаясь убедить, ничего не утверждая, а фиксируя факт, равный вещественности жизни – вот хотя бы той кружке с кофе, в которую по утрам Рита совала нос, будто бы принюхиваясь.
«Идеально». Олег утверждал то, чего Рита не знала, в чем уверена не была.
Они любили друг друга, сомнений быть не могло: Рита любила его любовью болезненной, обожженной, Олег любил ее уверенной властной любовью – и из комбинации этой получался не только пламень, но и много чада, который он, твердокаменный, привычный замечать только самое нужное, игнорировал, от которого она, ошпаренная драная кошка, часто чихала. Они были вместе, они говорили «мы», но Рита – и не только вслух! – проговаривала: «Может быть, не навсегда». Ни в чем уверена не была Рита, на взгляд ее, не были их отношения идеальны, только стремились в том направлении: страстно и опасливо – с ее стороны, невозмутимо, неспешно, уверенно – с его.
– Я не хочу от тебя уходить, – сказала Рита, – только я ничего уже не могу исключать. Однажды я уже обещала вечную любовь, однажды уже обманула. Я больше не хочу никого обманывать.
– Понимаю, – сказал Олег.
Он улыбнулся, блеснули отбеленные зубы, и Рита выругала себя: она всегда уступает, она позволяет ему это самодовольство, хотя он в той же степени должен сомневаться, что у них надолго, что у них навсегда.
Она опять уступила. Он опять не заметил уступки.
Рита не верила ему, она ему не доверяла – и с этим ничего невозможно сделать.
Идеально, ну как же идеально вела она с ним мысленный спор, оставшись одна, в блеклых цветочках. Чего хочет она, эта глупая дура? Что нужно ей, идиотке? Чего не хватает этой встрепанной Маргарите? Вы знаете? Ну, подойдите же к ней, кто-нибудь! Пожалейте, скажите же ей: дурочка, он любит тебя, у вас идеально, я вижу, я знаю, все именно так, как он сказал, – чтобы наконец свалился с души ее камень, чтобы вздохнула, дохнула – и зажила, и в другое утро, готовя себе кофе, с легким сердцем подтрунивала бы над ним, у которого все «идеально», не боясь ничего, просто зная – так же, как он… Идеально.
Такое счастье. Другого не будет.
Есть ли смерть после жизни?
…а день выдался смешливым, певучим и путаным. Так бывает, когда очень сильно чего-то ждешь и уж не можешь терпеть, подпрыгивая, плюхаясь от избытка ожидания. Можно бы вообразить даже, что в свой самый последний день оказалась я в гуще супа, готового закипеть, пойти веселыми бурунами.
Мама пела.
Она долго лежала, не хотела вставать, а голос у нее ото сна был хрипловатый, гулкий такой:
– Давай пожмем друг другу руки, и в дальний путь на долгие года…
Пришла Лара.
– Верка, ты чокнутая, ты точно чокнутая, – говорила она.