Если бы я был такой девушкой, то возненавидел бы всех мужиков, которым нужна именно такая.
Ах, какая!..
Когда Зазочка на сцене, тогда ясно: все взгляды – только на нее, все песни – только про Зазочку.
У Зазочки роскошные волосы – роскошные (произносить следует с носовым призвуком). Они могут быть у нее и черные как смоль, и огненной рыжины, но чаще всего Зазочка – ослепительная платиновая блондинка, что выгодно подчеркивает и ее белую как снег кожу, и маки румянцев на скулах; и даже круглота лица, несколько чрезмерная в последние годы, как-то скрадывается за счет белокурого сияния, которым обрамлена ее голова: парик у нее чаще всего пышный, скульптурными витыми потоками, которые вызывают ассоциации не то античные, не то серпентологические.
Волосы Зазочки укрывают мощные плечи, кои инкрустированы то блестками, то узорами из каменьев «Сваровски», то сложным шитьем, которое она приобретала сама где-то на шумных базарах Юго-Восточной Азии или Ближнего Востока. Она часто бывает в тех краях – если не по собственному почину, так в командировку, вместе с московскими закупщицами парчи и муслина. Мало кому подвластно искусство торга со льстивыми туземцами, а для Зазочки с ее веселым дипломатическим гением нет ничего невозможного.
Грудь у Зазочки по сравнению с плечами скромная, обыкновенная даже. Был в ее жизни период, когда носила она огромные, в два силиконовых ведра, как сама говорит, сисяндры, но теперь решается на этот тяжкий труд только изредка, по каким-то особым случаям, благо бюст пристяжной, можно всегда отправить его в отпуск.
Есть у Зазочки и талия, куда ж без нее. Зазочка втискивает себя в корсеты, она ловко конструирует силуэт «песочные часы», оставляя себе возможность не только дышать в этих забористо украшенных панцирях, но еще и говорить – а без слов ей нельзя. Зазочка – артистка разговорного жанра.
У Зазочки круглое, большое лицо, и если она на сцене, то некоторые части его демонстрируют некоторую чрезмерность: ресницы в изгибе дотягиваются до бровей, глаза разливаются в два озера, а нос у нее прямой стрелкой, а губы изогнуты живописным, капризным, немного татарским луком, раскрашенным актуальному парику в унисон.
Зазочка может и сажей уста покрыть, если того требует образ. Однажды изображала она комичную старую деву: у нее был короткий парик в лохмах и катышках, очки с толстыми стеклами, выгибавшими ее глаза-озера в полукружия, платье короткое креп-жоржетовое и серовато-рыжее лицо. Зазочка подробно выла над портретом (там, как в итоге выяснилось, изображался мужской член), а уходя со сцены, еще и сломала толстый каблук своих старомодных туфель: зал рыдал от счастья, и вряд только потому, что он был пьян, как это бывает в ночных заведениях в час или два ночи.
Заза – сценический псевдоним, но и когда освобождается от грима – артистка на имя это откликается, хоть и рассуждает о своем персонаже в третьем лице: Заза пошла, Заза поехала, подумала Заза.
Роскошная особа, вынуждающая клубные залы выть и улюлюкать, никогда она не уходит без следа, даже если грим стерт, платье, пропахшее трудовым потом, утрамбовано в сумку, а на лице только природная бледность. Зазочка проступает, как морозный узор на окне, – словами, фразочками, поворотами головы или особым взглядом, который, за вычетом ресниц, не производит уже впечатления столь по-коровьи комичного. У героини этой нет внятной биографии, но она легко достраивается: прибыла в Москву из провинции, где училась какому-то там мастерству, грезила, может быть, о комиссаржевских и ермоловских ролях, но – «жрать-то надо» – пошла по малым столичным сценам. И закрутилось, и повелось…