– Скажи, ты меня любишь?
– Хочешь кофе? – предложила Вера.
А что еще она могла сказать? Ну, да, они познакомились по Интернету, целую неделю трепались по телефону, а вчера нажрались. От того, что было потом, у Веры осталось ощущение курьего копошения и квохтанья.
За завтраком Тема рассказал о своей трагедии. Погибли его жена и шестимесячная дочь.
– Она вышла из машины, а мимо «КамАЗ», – сообщил Тема, намазывая на хлеб плавленый сыр.
Вера увидела женщину в тяжелой шубе с ребенком в руках, на которую несется железная громадина, и ей показалось, что сама она стоит на ледяном страшном ветру. Она услышала даже звук, с каким грузовоз расплющивает тела о бок легковушки, – звук жуткий, скрежещуще-чавкающий.
Тема заверил, что умерли они мгновенно, не успев даже ничего понять.
Еще он сказал, что устраивает корпоративные праздники и ему «хватает на булочку с маслом». Вера вспомнила, что вчера он хвастался замшевыми туфлями-тапочками и все время повторял их заковыристое иностранное название. Наверное, это были какие-то особенные туфли. Но они Тему не красили, потому что нога у него была широкой, как у хоббита, и мягкая замша раздалась по бокам.
Расстались не в обед даже, как хотели, а поздно вечером, прогулявшись по набережной, поев в ресторане. Тема все время вспоминал знаменитых артистов, с которыми на короткой ноге: он то тщательно выговаривал имена и отчества, то съезжал на Ленок, Славок и Анжелик. Больше того, что знаменитости «бухают» и что они «клевые», Тема, в общем-то, не поведал, и потому, может, от той воскресной беседы – неспешной, сквозь головную боль, притупленную аспирином, – Вера запомнила лишь одну колкость. «Этот жидок», – сказал про кого-то Тема. Ему было простительно, ведь и сам он был наполовину еврей, но слово было некрасивым.
Некоторые слова – Вера знала – имеют цвет, и это слово было одним из немногих. Оно было густо-коричневым и воняло канализацией.
Говно, а не слово.
Но Тема этого вроде не замечал, хотя был неглуп и, кажется, образован. «Этот жидок», – запросто говорил он.
Тема уехал к себе, а на следующий день позвонил снова, и весь вечер они трепались о том о сем. «Ну, ты же взрослая девочка», – говорил Тема. Вере в словах его слышалась снисходительность, хотя их разница в возрасте не превышала и двух лет. Ко второму часу разговора у Веры заболело ухо.
Он звонил еще и еще.
Приходил.
Скрашивал.
– Ты меня любишь? – спросил Тема еще одним утром, снова у Веры в гостях. Он всегда сам приезжал, к себе не звал. Тема выглядел капризным ребенком. «Дай конфету! – требовал его взгляд исподлобья. – Ну, дай же!»
– А ты меня любишь? – спросила Вера в свою очередь.
– Люблю, – с готовностью произнес Тема и снова на нее уставился: ну же, давай скажи…
– Вставать пора. – Вера потянулась сладко.
Потом Тема ушел.
Он звонил, не жалея ни времени, ни денег. «Ты можешь говорить?» – начинал он с вопроса и, не дожидаясь ответа, начинал свой монолог. Довольно скоро Вера стала узнавать в его словах свои слова. Тема учил Веру жизни ее же фразами. Это было забавно. Будто кричишь в колодец, а он возвращает звуки искаженной звуковой волной.
Вообще, свою жизнь Тема проживал очень многословно, по многу раз пересказывая ее мельчайшие подробности, из-за чего мелочи разрастались, грозя будто раздавить желтоватого Тему, но он всегда с честью выходил из положения, посрамив всех, кого в таких случаях полагается. Вера слушала с интересом, почти ничего, правда, не успевая запомнить. Темины слова – иногда очень злые, – едва прозвучав, исчезали, как эхо в черноте бездонного колодца.
В тот раз они долго ходили по магазинам: Тема выбирал самые дорогие лавки, тряпки осматривал придирчиво, подолгу примеривая, а когда кульков с покупками стало слишком много, часть их вручил Вере.
Вера послушно несла. И Тема нес.
Тема был чем-то обеспокоен, много ругался. Что-то сильно его тревожило, но Вера не спрашивала, зная уже, что он расскажет лишь тогда, когда сам посчитает нужным – может быть, упрятав главное в вороха лишних слов.
Впрочем, верный себе, Тема мог и не рассказать вообще ничего, лишь наговорив шелухи. Такой человек.
– У брата горе, – сказал Тема, когда они, снова оказавшись у Веры, покушали и выпили вина, – жена погибла. И дочка. Она вышла из своей машины, а мимо «КамАЗ». Такое горе… – Глаза его были широко раскрыты: радужка цвета меда казалась выглаженной – непроницаемая, идеально-ровная, даже без обычного для глаз расходящегося тонкого узора.