– Не твое дело.
– Чего-чего вякнул? – глянул исподлобья, и Реджи сообразил, что слишком расслабился.
– Ничего, – поспешно качнул головой. – Долго объяснять. Но нельзя просто так вступить в Легион. Нельзя. Таким… Таким, как ты, особенно. Поэтому держись подальше от Аризоны. И от меня тоже, – добавил тише.
– Ну и пошел ты, – отчего-то обиделся Дерил.
Реджи не успел прикусить язык.
– Сам иди, – огрызнулся и тут же мысленно выругался, но его собеседник лишь улыбнулся – натянуто и невесело.
– Ладно, чувак, как скажешь. Но ты все-таки это… если потрепаться захочешь или еще что… Вдруг надо чего – обращайся. Тату могу набить. Хоть змею, хоть этого вашего быка… И хер я клал на Дрю, что он мне сделает… Хочешь быка?
– Нет.
– Как скажешь, – повторил Дерил и, сплюнув, развернулся к убежищу. – Если что, я обычно в лазарете тусуюсь, кузине помогаю. В рейды меня не берут. Тоска… Нужна будет компания – не ссы, заглядывай.
Реджи ничего не ответил. Разумеется, он не собирался никуда заглядывать, в последнюю очередь ему была нужна такая компания. Однако, приступая к своим обязанностям, он прокручивал в голове разговор. Снова и снова, безотчетно, сам не зная, зачем это делает. Погрузился в него настолько глубоко, что не заметил, как опустилась ночь.
Комментарий к Глава 4 ¹ Наверное (лат.).
========== Глава 5 ==========
Максвелл не выспался ни в ночь после битвы, ни позже. Ворочался на койке в казармах, бродил до туалета и обратно, выходил на улицу и курил, глядя в заплеванное звездами небо. Слушал переговоры караульных, бормотание ночного радиоканала, монотонно твердящего о победе НКР, лай собак…
Что угодно он был готов слушать, лишь бы заглушить то, что звучало внутри его головы, внутри утомленного боем и даже отчасти удовлетворенного победой разума.
Ещё, ещё, ещё… ещёщещёщещ-щ-щ-щ-щ…
Его чертов персональный эфир.
Им было мало этой победы, мало двенадцати жертв. Они хотели большего, и их шепот вначале осторожно, почти ласково, начинал щекотать барабанные перепонки. Затем набирал обороты, становился более страстным, более жарким – разгорался, подобно пламени. Он захлестывал, жег, мешал спать, мешал думать. Пробуждал самые темные, самые болезненные воспоминания, укоряя, требуя, подгоняя.
Настойчиво. Мучительно.
Больно.
Это пламя можно было бы затушить кровью, но сколько крови нужно пролить, чтобы не осталось даже дымящихся останков, готовых вспыхнуть снова в любой момент?
Питер не знал точного ответа, но верил, что рано или поздно ему удастся погасить этот огонь внутри себя. Что его личные шепчущие боги – или демоны, они все больше похожи на демонов – насытятся. Успокоятся сами и оставят в покое его.
Разумеется, не сегодня. Может быть, через год или два. Когда свершится не месть, но справедливость, а череда жертвоприношений окончится последней пролитой каплей. Она с тихим шипением упадет на одиноко тлеющий уголек, и тогда шепот стихнет, боги уснут. И он уснет вместе с ними.
Может быть, через год или два.
Однако после битвы он по-прежнему не мог нормально спать. Его организм, за много лет сроднившийся с бессонницей, привык к мутному, сумеречному состоянию, легкой тошноте и редким головокружениям. Максвелл почти не обращал на это внимания, ведь главное – когда его руки сжимают оружие, они перестают дрожать. Разум проясняется, становится похожим на кристально прозрачную водную гладь. Иногда хочется окунуться в нее целиком, смыть с тела собственный пот и чужую кровь, оттереть неровный загар и, случайно – как бы невзначай – подцепив ногтем келоидный рубец, вдруг обнаружить, что он легко отделяется от тела. И под ним не изуродованная ожогом, не истонченная синюшно-лиловая, а нормальная, здоровая кожа. И он больше не смущает случайных лейтенантов обезображенным лицом, а вновь похож на самого себя.
Он нередко ловил себя на мысли, что не может вспомнить, как выглядел раньше. Каким было его лицо до той ночи, когда его, еще живого, бросили в огонь.
Одним сонным летним утром, переговорив с Райли за завтраком в общей столовой, Максвелл принял решение. Понял, что устал и что не хочет погибнуть на этой неправильной войне до того, как обретет покой. Ведь тогда даже после смерти голоса тех, кого давно нет, не оставят его в покое.
Увольнение до истечения срока контракта – крайне спорная, сомнительная затея, но Максвелл решил: попытаться стоит. Подумал, что заслужил, что может немного отдохнуть, податься в наемники – благо навыки позволяют, да и кое-какие старые связи остались. И здесь, в Мохаве, и дальше к западу.
Про восток он предпочитал не загадывать. Хотя временами ему до зудящей боли под ребрами хотелось направиться в те места, куда Республика не успела просочиться в своей неуемной жажде новых земель и ресурсов. Хотелось впервые за долгие годы вновь пересечь границу с Аризоной. Шагнуть на земли, покоренные Легионом. Увидеть, что с ними стало, узнать, правду ли говорят, что там, где обосновались войска Цезаря, больше нет ни рейдеров, ни наркоманов. Что по безопасным дорогам бродят торговые караваны, а бесправные жители аннексированных земель больше не живут в вечном страхе перед дикими племенами и пустошными бандами. Банды, как рассказывают, полностью уничтожены, а вожди племен склонили головы перед великим, черт бы его побрал, Цезарем.
Если так, имеет смысл рискнуть. Может, даже удастся подойти к северной границе Аризоны и Юты. Посетить места, где не был уже много лет, взглянуть на то, что осталось от его дома, почтить память умерших… Вдруг, помимо жертв, им нужно что-то еще? Слезы?.. Почести?
И тогда они, наконец, заткнутся и успокоятся.
– Лучше поздно, чем никогда.
– Что ты там бормочешь?
– Что? – оторвавшись от созерцания серой выщербленной стены, Максвелл посмотрел на товарища, в последний раз затянулся и растоптал брошенный на землю окурок. – Я просто размышляю вслух.
– О чем?
Питер тряхнул головой. Развернулся к Райли, который несколько минут назад склонял его к весьма сомнительному предприятию. А именно: пользуясь хорошим настроением майора и тем, что взвод Максвелла не вылезает с учебной площадки, взять пару выходных и наведаться на Стрип, где недавно заработал публичный дом с выразительным названием «Гоморра». Поговаривали, что его владельцы еще совсем недавно были обычными дикарями с пустошей – полуголыми, необразованными, агрессивными. Однако каким-то образом Хаусу, таинственному правителю Стрипа, под чью дудку согласилась станцевать даже НКР, удалось нарядить дикарей в довоенные костюмы, впихнуть в их руки стволы и, наравне с еще двумя племенами, поставить руководить.
– Ты и правда считаешь, что в «Гоморре» мне что-то обломится?
Несколько секунд Райли молча смотрел на приятеля, затем неожиданно расхохотался, заставив улыбнуться и Питера. Сказал, что похрен на рожу – дело в цене.
Райли – впрочем, и не только он – неоднократно утверждал, что на самом деле все не так страшно. Что если не всматриваться Питеру в лицо, не разглядывать его при ярком дневном свете, то искалеченная сторона выглядит не столь отталкивающе, как считает он сам. Несколько выпуклых неровных рубцов, полуприкрытое левое веко, опущенный уголок рта – помятые рожи некоторых выпивох куда более гадкие, особенно спросонья. Правда, левое ухо практически отсутствует, вместо него – неприглядный бугристый нарост. Но этот дефект можно спрятать под отросшими волосами и форменными головными уборами. Райли даже предлагал Питеру отрастить бороду, чтобы скрыть часть шрамов, но на поврежденной коже щетина росла редкими неаккуратными пучками, и от затеи пришлось отказаться.
Бриться тоже было непросто – острое лезвие цеплялось за кожу, порезы кровоточили, зудели, а симпатичная докторша из Мормонского форта, куда Питера однажды занесло, предупредила, что келоидные рубцы, особенно если их постоянно травмировать, могут разрастись. И Питеру казалось, что они растут, что прикосновения к ним неприятны, болезненны, а каждый встречный смотрит на него, как на конченого урода.