Дюпон наморщился, отчего щель, чернеющая на месте носа, почти закрылась. Реджи вздохнул:
– Сколько?
– Предлагала пятьсот. Я назвал тысячу. В итоге сторговались на восьмистах. Восемьсот долларов и гарантии того, что ты останешься живым и невредимым.
Несколько секунд висела тишина. Реджи, закусив губу, смотрел на Дюпона пристально и задумчиво.
– Сотня твоя, – вдруг сказал тот. – Если согласишься, сотню отдам тебе. Сможешь пройтись по лавкам, присмотреть себе что-нибудь… Вдруг захочешь купить что-то вкусное или пачку новых журналов? Это будут твои личные средства, распоряжайся ими как вздумается.
Если минуту назад Реджи еще сомневался, то эти слова окончательно все расставили по своим местам. Ему предлагают не только то, что – как там сказал Дюпон? – заложено самой природой, но и практически полноценный выходной. Да и второго такого шанса в его обстоятельствах может и не быть. Ведь если в будущем что-то пойдет не так, то обидно иметь за плечами упущенные возможности. Обидно и нечестно.
Реджи шумно выдохнул:
– Ну допустим.
– Отлично! – обрадовался Дюпон. – Я знал, что с тобой можно договориться. И не переживай, – остановившись в дверях, он кивнул, – опыт – дело наживное. Нужно только начать, дальше уже природа возьмет свое.
Женщина не может быть воином – так заведено испокон веков. Женское тело слабое, кожа тонкая, а хрупкие кости ломаются одним сокрушительным ударом. Женщина не может сражаться. Ее предназначение – рожать детей, следить за хозяйством и удовлетворять потребности мужчин. Она не может отдавать приказы, ее доля – быть покорной и слушать указания тех, кто умнее и сильнее, чем она.
«Просто смешно, – размышлял Реджи, – что в НКР набирают на службу женщин». Еще смешнее, что у них есть возможность сделать карьеру, отдавать распоряжения остальным.
Впрочем, с точки зрения Легиона Цезаря, вся армия НКР была посмешищем. Состояла из какого-то сброда, трусливых неопытных сопляков и женщин, причем некоторые из них даже носили офицерские звания. Здесь, на западе, все неправильно, все не так, как в той, привычной жизни, которую Реджи вспоминал с тоской и чувством горячего стыда за собственные проступки.
Но за это ему стыдно не будет. Ведь, в конце концов, именно так распорядилась природа: женщина дает – мужчина берет. Даже если кому-то кажется, что все наоборот, если кто-то думает, что хозяином положения является она, а не он…
Хитоми так и считала. Реджи был в этом уверен, но сам смотрел на происходящее под совершенно иным углом. Потребовалось чуть больше суток, чтобы окончательно убедить себя в том, что вся эта ситуация ему на руку. Да и другие части тела в проигрыше не останутся.
Ведь ему уже семнадцать! И Дюпон, черт возьми, абсолютно прав: тело – молодое, здоровое – требует чего-то большего, чем журналы с похабными картинками, щедро подаренные Арчером. Утвердиться в качестве мужчины, доказать Дюпону лживость мерзких слухов, похоронить под новыми впечатлениями тошнотворные воспоминания. Лучше уж так, чем с рабынями, к которым после увиденного в лагере «Гадюк» Реджи вряд ли смог бы заставить себя прикоснуться.
Однако все равно оставалось много вопросов, и Реджи, следуя совету Дюпона, обратился с ними к своим охранникам. Дюк, который сам несколько лет назад выступал на ринге, наверняка мог пролить свет на местные обычаи, связанные с фанатками. А Арчера все это и вовсе откровенно забавляло.
– В семнадцать лет, – доверительно поведал Арчер, – я бабкиными стараниями был жирный, что раскормленный брамин. Выпусти меня на ринг – зрители животы надорвали бы от хохота. И уж явно не нашлось бы ни одной дамочки, кто положил бы на меня глаз. Я с бабой-то впервые в постель залез за неделю до того, как мне двадцать стукнуло, представляешь? Так что не будь болваном, лови момент, приятель. Пользуйся тем, чем тебя наградила природа.
Дюк, с ностальгическими нотками в голосе, подтвердил: да, обычное дело. Будь все немного иначе, кое-кто смог бы хоть каждый вечер выбирать себе новую девку из толпы. Ну а так…
Все складывается отнюдь не плохо.
«Главное, не начать заикаться» – оставалось единственным, что по-настоящему тревожило. Отвратительный дефект, от которого Реджи вроде бы избавился еще в детстве, дал о себе знать через годы, особенно ярко проявляясь в минуты волнения. Дело, конечно, могло быть в химии, о которой до сих пор неизвестно Дюпону. Или в травмах, полученных во время битвы и после. А может, повлияло нечто другое – что-то, чему не находилось определения, но что здорово ударило по способности оставаться спокойным и хранить самообладание в любой ситуации. Он порой нервничал сильнее, чем следовало, и тогда вместо четких, понятных слов изо рта вырывался поток повторяющихся нечленораздельных звуков.
Но с Хитоми такого не случилось. Возможно, потому, что она была всего лишь женщиной. Или из-за того, что она оказалась по-настоящему красивой… Уж точно куда красивее изможденных, закутанных в грязные лохмотья рабынь. Молодая, невысокая – чуть ниже Реджи. С прекрасной фигурой и тонко очерченным, словно вылепленным талантливым скульптором, лицом. В удивительных, широко посаженных глазах застыл неподдельный восторг – как думалось, типичный для фанаток. И, глядя в них, Реджи едва слушал, что ему говорят, однако каким-то чудом умудрялся отвечать. Внятно, без запинок, не заикаясь. Описывал, что ощущает, когда дерется на ринге, какие эмоции обуревают при победе. И да – то, что рассказывает Дюпон о Легионе Цезаря, скорее всего, является правдой. Скорее всего.
А вот автограф он дать не может. Он даже не знает, что это такое - автограф, и ему совершенно неинтересно это знать. Намного интереснее то, что происходит здесь и сейчас. Плавный и какой-то очень логичный переход от бестолковой беседы к тому, что едва заметная нервная дрожь отступает, а напряжение растворяется под напором новых и, надо признать, очень приятных ощущений. Ладони, скользящие по его телу, короткие ногти, задевающие кожу, тонкие пальцы, ощупывающие мышцы плеч, груди, пресса. Немного щекотно, отчасти неловко – ведь он не знает, что делать, а природа притихла и не предлагает обещанных Дюпоном подсказок. И не станет предлагать, предпочитая подсказкам молчаливое действие – кожа к коже, губы к губам. Тепло, запах, кровь, приливающая к лицу и ушам.
Хитоми сделала то, чего Реджи не ждал: вначале осторожно тронула губами его скулу, затем уголка рта, а после решительно поцеловала, и ее рука оказалась там, где он привык ощущать лишь собственные прикосновения.
– Потрясающе, – выдохнула она, легко сжимая возбужденный член. – Мне же просто никто не поверит…
Дыхание перехватило, внизу живота жарко покалывало. Голова шла кругом, и с этого момента Реджи перестал пытаться услышать некий «голос природы», он позволил природе действовать за него. Кожа к коже. Губы к губам. Его руки под чужой одеждой сжимают небольшую упругую грудь, опускаются ниже, к уже расстегнутой молнии вроде бы не женских – хотя кому какая разница?.. – брюк. И уже безумно хочется войти туда, где так тесно и горячо. Двигаться, ловя единый, обоих устраивающий ритм. Ласкать ее тело, слушать дыхание, касаться языком шеи, ключиц, сосков, вдыхать запах, чувствовать вкус…
И оставить ее себе. Насовсем. Невероятно красивую, фантастически сексуальную. Наверное, самую привлекательную женщину из всех, что он видел за свою недолгую жизнь.
Но это невозможно, и дело даже не в том, что она выступила с инициативой. И не в чертовом ошейнике. Просто, когда Легион пересечет Мохаве, двинется дальше и вторгнется в конце концов в Нью-Рино, таким, как Хитоми, будет уготована иная участь. Женщина, считающая, что она вправе подобным образом распоряжаться мужчиной, вряд ли сможет стать покорной рабыней и верной женой легионера. Значит, ее ждет смерть. Даже несмотря на то, что сейчас она взирает на него с восторгом, видя в нем… не легионера, нет. Она просто не знает, кто такие легионеры, и то, что рассказывает Дюпон, может, и является правдой… А может, и не совсем.
Об этом Реджи думал с некоторым сожалением после их первой встречи. И во время второй. И даже пару недель спустя, когда вместе с Хитоми пришла еще одна фанатка. Внешне очень похожая, лишь немного уступающая по красоте.