Эд Макбейн
И пусть даже одержимые злом…
Бобу и Фей посвящается
Глава первая
Они сели на паром в Вудз-Хоуле — высокий темноволосый мужчина с карими глазами и девятилетняя белокурая девочка, его дочь. Под колесами их «плимута» скрипнули доски грузового трапа, огромный люк парома поглотил машину, и мужчина, последовав указаниям бешено жестикулировавшего оператора, принял вправо и остановил «плимут» сразу за «кадиллаком».
Дочь плыла на пароме впервые, и в лобовом стекле отцу было видно отражение ее карих глаз, широко раскрытых и испуганных. Руки крепко вцепились в маленькую сумочку, лежавшую на коленях. Она была одета в голубое хлопчатобумажное платье с пышной юбкой, а золотистый «конский хвост» был стянут на затылке ярко-синей лентой. Выглядела она очень взрослой и очень нарядной. Он положил ладонь на ее руки, вцепившиеся в сумочку.
— Одно пенни для Пенни, — прошептал он, и улыбка расцвела на ее губах, а на щеках образовались ямочки. «Именно улыбка выдавала теснейшее родство, — подумал он, — эта внезапная сияющая улыбка». Именно эта улыбка проникала в самое его сердце, именно от этой улыбки становилось больно, и от этой саднящей боли не могли защитить никакие наслоения привычной суровости. На какое-то мгновение улыбка мелькнула и в его карих глазах. На какое-то мгновение воспоминания, закружившись, заметались под потолком паромного трюма и, низвергшись вниз, в темные углы машины, вернулись к нему.
Он попытался заглушить их. Осознанно холодно попытался изгнать их. Именно память привела его сюда, но он не должен позволять памяти затмить разум. Мысль должна быть холодной, четкой и ясной. Мысль…
В окне, с той стороны, где сидела Пенни, показалась голова. Голосу была предпослана вежливо-ненавязчивая улыбка:
— Будьте любезны выключить мотор, сэр, и поставьте, пожалуйста, машину на ручной тормоз.
— Разумеется, — ответил он. Голос у него был глубокий и хорошо модулированный, тренированный, сразу запоминающийся. Он посмотрел вслед оператору, повторяющему то же самое водителям остальных автомобилей. Был ли в прошлом году на пароме этот же человек? Он не мог вспомнить.
— И все лицо у него покрыто веснушками… — напомнила Пенни.
— Ну конечно же, это Конопатый Малахия, — ответил он, — разве ты не знала?
Он с восхищением взглянул на нее, на ее цветущее личико, мгновенно ставшее очень внимательным. Глаза ее глядели на него с состраданием.
— Расскажи мне о Конопатом, — попросила она.
— По пути наверх, — ответил он, — пошли, моя хорошая.
Он выключил двигатель и помог ей выбраться из машины. Как только ее ноги коснулись палубы, она взяла его за руку. Так, держась за руки, они прокладывали путь между припаркованными автомобилями, направляясь к переднему трапу.
— Ну, что там насчет Конопатого? — напомнила она.
Рассказы о Малахии всегда начинались одинаково. Однако именно это стандартное начало и приводило ребенка в восторг. Однажды вечером четыре года назад — Пенни тогда было только четыре — так начала этот рассказ Мэри. Тогда они еще жили в Стьювезанттаун. Первый рассказ о семействе Малахией был о дядюшке Майке Малахия, крепком парне, который мог сдерживать дыхание под водой в течение невероятных двенадцати часов.
— Давным-давно, — начала тогда Мэри свой рассказ, — в семействе по фамилии Малахия жил-поживал человек по имени дядюшка Майк Малахия.
Таким было начало. Он остановился тогда на пороге дочкиной комнаты и поглядел на жену, рассказывавшую сказку. Свет от туалетного столика заплетал ее волосы в воздушную, искрящуюся золотом паутину. В течение пятнадцати минут Пенни слушала, затаив дыхание, затем Мэри закончила рассказ словами, также ставшими позднее образцом для всех историй: «И дядюшка Майк Малахия со всей семьей Малахия зажили счастливо до конца своих дней».
«Семейство Малахия, — подумалось ему, — но не семейство Блейк. Ни Мэри Блейк, и ни Закария Блейк, ни даже, может быть, Пенни Блейк». Он бессознательно сжал рукой ладошку дочери.
— Давным-давно, — начал он, — в семействе по фамилии Малахия жил-поживал мальчишка по имени Конопатый Малахия.
— Он был его кузен? — спросила Пенни.
— Да, он был его кузен, — ответил Зак.
— Значит, его звали кузен Конопатый Малахия, правда?
— Да, его звали кузен Конопатый Малахия.
— А дальше, пап?
— У него были самые яркие, прямо-таки светящиеся веснушки. Больше ни у кого на свете таких не было, но эти самые веснушки доставляли ему немало огорчений…
Паром отчаливал. Он тихо отошел от причала и взял курс на Уайнгард-саунд. Зак продолжал свою сказку, пока они карабкались на верхнюю палубу. Он нашел свободную скамейку, и они сели. Спустя минут двадцать он закончил рассказ теми же словами, что так давно придумала Мэри, и сидел, обняв девочку, глядел на чаек над головой. Всякий раз, когда они вскрикивали, ему казалось, что они повторяют единственное мучительное слово.