— Отчего же "не упоминая"? Если все так, как вы говорите…
Мориньер улыбнулся — кто бы сомневался, что она спросит об этом:
— Регистрируя вашу дочь "без упоминания имени отца", его величество создает прецедент, который позволит ему в дальнейшем, без всяких трудностей, обеспечить будущее своему собственному сыну — маленькому Луи де Бурбону, которого родила ему Лавальер почти два года назад. Какая, право, недоверчивая у вас натура… К чему вам эти подробности, дорогая?
Клементине казалось, что у нее остановилось сердце. Все, что сказал сейчас Мориньер, было настолько же непристойным, насколько соблазнительным. Она негодовала и радовалась, пугалась и готова была облегченно вздохнуть. Мысль, что она может дать своей несчастной девочке будущее, восхищала ее, тогда как ощущение, что ее покупают, — нет, уже купили, — приводила ее в неистовство.
Мориньер со своей стороны нисколько не сомневался, что предложение уже давно принято. Но он понимал и другое: чтобы презреть собственное воспитание, перешагнуть через общепринятые нормы нравственности, нужно нечто большее. Нужно ощущение неизбежности. И он продолжил.
— Насколько я помню, у вас есть еще один ребенок, — проговорил медленно.
С удовольствием отметил в глазах Клементины непонимание и растерянность. Продолжил:
— Полагаю, в пользу принятия вами моего предложения говорит еще и то, что вам должна быть небезразлична и ее судьба.
— Не вижу связи.
— Напрасно, мадам. Вы должны понимать, что скандал скандалу — рознь. Ваше положение при дворе, — а значит и вашей старшей дочери, — всецело зависит от того, как вы распорядитесь сложившейся ситуацией. Согласись вы на предложение Филиппа, вы окажетесь в глазах света падшей женщиной…
Она вспыхнула, сузив блеснувшие недобрым огнем глаза.
— По-вашему, если я приму ваше предложение, я превращусь в глазах света в ангела непорочного? Вы думаете, превратив ошибку в ремесло, я стану выглядеть пристойнее?
Мориньер улыбнулся. Ответил:
— Вы не дали мне договорить… Вы должны были заметить, что двор любит обсуждать всевозможные романтические бредни. Порицая их на словах, он втихомолку восторгается ими. А я, как я уже вам сказал, готов пожертвовать своим добрым именем и сыграть роль пылкого влюбленного. Ваша дочь в этом случае окажется прелестным доказательством нашего безумия. Участие короля в ее судьбе завершит начатое нами. Из шлюхи вы превратитесь в героиню, ваша дочь из бастарда превратится в принцессу, а я окажусь счастливым обладателем двух прелестных женщин. Разве не безупречно придумано?
Он подошел к ней сзади, склонился к ее уху, заговорил с заметным сарказмом:
— Я не страдаю манией продолжения рода. И в качестве жены такое необузданное создание, как вы, меня вполне устроит. Надеюсь, вы не приняли за чистую монету сказанное мною королю, что вы изменились и стали много сдержаннее? Не сомневаюсь, что должно пройти немало времени, чтобы это оказалось хоть сколько-нибудь правдой.
— Вы забываете, что я замужем, — воскликнула она, отшатываясь.
Он засмеялся. Отступил.
— Да, но, думаю, недолго теперь. Жаль, что этого не слышит сейчас Филипп. Он слишком рано покинул нас. Но у меня есть подарок и для него. Незадолго до нашего с Филиппом отъезда в Грасьен его величество направил архиепископу Парижскому, Ардуэну де Перефиксу, прошение об аннулировании брака. И к нашему прибытию, полагаю, нужный нам ответ будет в Фонтенбло. Согласитесь, было бы верхом нечуткости оставить вашего супруга женатым человеком. Он не простил бы нам нашего счастья, если бы не получил возможности строить свое.
— Но как?.. — она изумленно смотрела на графа. — И отчего вы уверены в ответе?
Он улыбнулся во все свои тридцать два белоснежных зуба, и она поняла, что ответа не добьется.
— Вы страшный человек, господин де Мориньер! Вы играете чужими судьбами, как другие играют в шахматы. Как вы могли действовать от имени вашего друга? Как вы могли? А если бы он распорядился иначе? Если бы он простил мне мой грех? Или если бы я решила закончить свои дни в монастыре? Предпочла бы уныние вечному позору? Что если бы я решила, что лучше похоронить себя в стенах кельи, чем всю оставшуюся жизнь вспоминать, что когда-то я могла уважать себя? А теперь с каждым прошедшим днем я буду все глубже и глубже погружаться в пучину бесстыдства и греха!
Вскричала, прижав руки к груди:
— И никогда, запомните, никогда я не поблагодарю вас за то, что вы сделали! Потому что вы не оставили нам пути к отступлению!
Он улыбнулся этому ее восклицанию.
— Фи! Как это не похоже на вас, дорогая графиня! Упрекать человека, который предлагает вам выход, в том, что этот выход недостаточно комфортен! Не разочаровывайте меня! — он засмеялся. — Может быть, вы не заметили, но я только что предложил вам руку и сердце. Простое воспитание требовало отнестись к сказанному более внимательно и уважительно. Впрочем, я прощаю вас. Что же касается вашего теперешнего мужа. Если бы Филипп простил вас, он не был бы Филиппом де Грасьен, равно как и вы не были бы собой, если бы отказались от столь заманчивого предложения. Так что не нужно лишних слов, дорогая.
— Вы говорите, что я отнеслась к вашим словам без должного внимания? Ошибаетесь, — холодно возразила Клементина. — Напротив, я чрезвычайно внимательно вас слушала. И говорю вам: я согласна ехать с вами, куда прикажет мне его величество и куда направите меня вы. Я согласна делать все, что потребуется, чтобы выжить и не лишиться тех благ, которые вы добыли для меня и моей дочери. Но я говорю вам "Нет!" — я не собираюсь замуж в третий раз. Двух браков по расчету достаточно — вполне достаточно для одной жизни. Оба раза расчет оказался неверным. Третьего такого брака не будет!
Она была очень бледна, но говорила уверенно и холодно.
— Согласен, графиня, согласен. Эти неверные расчеты — они вечно все портят. — Мориньер приблизился к ней, взял обе ее руки в свои руки, поднес их к губам: — Мы никогда, дорогая, не позволим себе так нелепо ошибаться.
Отвесил ей шутовской поклон, и направился к выходу, успев заметить гримасу отвращения, скользнувшую по лицу Клементины.
— Готовьтесь к отъезду, графиня. Я велю заложить карету, если Филипп еще этого не сделал. Отправляемся завтра на заре.
Глава 34. У короля
Она ненавидела его — это было очевидно. Мориньер знал это и знал давно. Но был уверен, что поступает правильно.
Он считался в свете человеком удачливым. Точный расчет сторонние наблюдатели предпочитали называть удачливостью. Так проще было смириться с собственным неуспехом. Что сделаешь, если Фортуна так любит его?
А он свою жизнь строил по кирпичикам. Дотошно просчитывал каждый шаг. Он слишком хорошо знал, что одно неверное движение, один неправильный расчет может повлечь за собой лавину таких неприятностей, которая легко погребет под собой всю столь тщательно выстроенную им систему. И все же… все же не так давно он едва не проиграл.
Он закурил трубку, наполняя комнату тонким ароматом табака, и улыбнулся, вспомнив свою недавний промах.
Не устающий повторять своему воспитаннику, что информация — великое оружие, а отсутствие ее может стоить головы, он сам не так давно чуть было не увяз в начатом им же самим разговоре, как муха в меде, — из-за того только, что когда-то не слишком чутко слушал и не слишком внимательно смотрел.
Когда Людовик, незадолго до их отъезда в Грасьен, вызвал его к себе, Мориньер понял, что наступил момент, и упускать его нельзя.
Он внимательно выслушал все, что желал сказать ему король — про проблемы с миссиями в Марокко и Алжире, про сложности с берберийским пиратами, про неприятности в Константинополе. Людовика беспокоило слишком медленное развитие торговых отношений с Блистательной Портой, его раздражала неспособность французского посла, Дени-Э-Вантеле, хоть сколько-нибудь сдвинуть с мертвой точки реализацию уже подписанных соглашений. Торговля шелком приходила в упадок. Султан не держал слова, отказывался продавать шелк французам. Посол жаловался, что французы в Порте подвергаются бесконечным унижениям, что англичане по-прежнему имеют приоритет во всех сферах.