на двух столах). Только я смежил очи, как в двери раздался стук. Олег даже не
пошевелился. Я открыл: в дверях стоял «козел», который сказал, что внизу начальник
производства требует художника. Я пожал плечами и пошел за ним.
В локалке по щитам топтался сапожищами огромный мужик, явно качок, блондин-
альбинос с красной рожей и безумными глазами. Увидев меня, он стал материться и орать, что все это лажа и туфта, не переставая размазывать краску сапогами. Потом подскочил ко
мне, ударил в живот, а затем схватил меня за пах и сдавил так, что я чуть не потерял
сознание: «Чтоб к вечеру все было переделано! Ты понял?! Иначе убью!» Я ни секунды не
сомневался, что он сдержит обещание, и боялся не то, чтобы возражать и пытаться
объяснить ситуацию, а даже вздохнуть. Он отпустил мое хозяйство и, толкнув меня
плечом, матюгаясь, ушел. Я стоял ни жив ни мертв. Поднявшись к Олегу, я растолкал его и
рассказал о случившемся. Он, кряхтя, поднялся и сказал, чтобы я не волновался, это все
нормально. Как нормально? За что мне досталось? Как можно было теми тремя темными
красками сделать рисунки яркими и нарядными? И почему он позволил себе поднять на
меня руку? И тут сам по себе камнем навалился единственный ответ на все мои вопросы: отныне я — подневольный раб Системы, которая в любое мгновение может меня
раздавить, как клопа… Олег побежал на «промзону» договариваться насчет красок, а я,
шокированный происшедшим, остался сидеть в шурше. Мне уже ничего не хотелось, и
знакомый голосок отчаяния начал потихоньку набирать силу. Ни хрена! Вынесу и это, все
же решил я для себя в конце концов.
Олег достал-таки необходимые краски, и мы к вечеру все сделали. Краснорожий
начальник пришел проверить, и остался доволен: «Можете ведь, если захотите! Пиздить
вас всех надо почаще!» У меня не было слов…
Я недаром так подробно описал мое первое знакомство с зоновскими порядками. С этого
момента я ни на секунду не расслаблялся, потому что одно неверное движение, не так
сказанное слово, неверно оцененная ситуация могли повлечь за собой самые
непредсказуемые последствия.
В этот же вечер я почувствовал, что у меня поднялась температура. Свежий холодный
воздух сделал свое дело, и отвыкшие от него легкие моментально отреагировали
простудой и жутким грудным кашлем. Спасибо, помог Олег, у которого были лекарства и
малиновое варенье (сахар в зоне был запрещен), и я быстро вычухался.
Вскоре меня определили на восемнадцатый отряд, где я познакомился с завхозом отряда
— быком из какой-то деревеньки, который сразу же намекнул мне, что за хорошее место
на бараке, нормальную скатку и не рваные постельные принадлежности нужно платить
или деньгами, или частью передач. Я уклонился от ответа и сказал, что будет видно. Он
указал мне место на втором ярусе двухэтажной кровати в одном из кубриков. Я бросил
туда скатку и вернулся к Олегу, который сказал завхозу, что я буду с ним работать всю ночь
и на бараке ночевать не буду. Честно говоря, у меня не было никакого желания спать в
бараке, лучше уж на стульях в «художке».
Через день я официально стал числиться за художественной мастерской и моим прямым
начальником стал замполит. Этот маленький Наполеон страшно любил повторять, что он
«посаженный отец своих посаженных детей», и при этом весело смеяться своей шутке. Он
был моим официальным работодателем и заваливал нас с Олегом работой по полной
программе. Основная работа зоновского художника (а таковых, как выяснилось, было
шестеро, хотя с высшим художественным образованием всего двое — я и Олег)
заключалась в написании объявлений, регулярным изготовлением и обновлением разного
рода наглядной агитации, причем заказ мог прийти из любого другого ментовского
заведения, и выполнении заказов начальства на ширпотреб, которые отнимали наибольшее
количество времени. Как я уже говорил не раз, главное, что ценится в зоне, — это
возможность как можно быстрее убить время и максимально быстро приблизить момент
выхода на свободу. Тут уж я не мог жаловаться: что-что, а время для нас с Олегом летело
пулей, и чаще всего его нам просто не хватало. Именно там я поставил свой личный
рекорд, проведя без сна трое суток! Именно там я «нарисовался» до такой степени, что
теперь меня невозможно заставить взять в руки не только кисть, но даже простой
карандаш. Бывало, мы за сутки делали по две-три серьезные живописные работы, причем