Меня разбудил лязг открываемой двери: «На выход!» «Неужели отпустят?!» — это первое, что мелькнуло в мозгу. Какое там! Меня повели на четвертый этаж: приехала Надеенко.
Я не стану подробно рассказывать о методах ведения допросов этой женщиной в течение
последующих шести (!) дней моего пребывания в ИВС. Угрозы, мат, запугивания, что
посадят жену, а детей отдадут в интернат, что я получу «десятку» — и все только ради
одного: дай показания, что Знаменный вымогал у вас видеокамеру и получил ее как взятку
за кредит. «Ты мне на хрен не нужен, мне нужен банкир, ты понял? Давай рассказывай все, что знаешь!» Два раза меня допрашивали даже ночью. Но я стоял на своем: такой
информацией не владею. Она бесилась, обзывала меня на все лады, а однажды привела с
собой знаменитого на весь Харьков капитана Горошникова — жуткого краснорожего типа,
о котором рассказывали, что он, будучи за рулем конфискованной машины в дрибадан
пьяный, застрелил гнавшегося за ним на мотоцикле гаишника, отчего стал «вечным
капитаном», выполнявшим для милиции грязную работу, в том числе страшно пытал
подследственных. «Ты знаешь, кто это?» — улыбаясь, спросила меня Надеенко. Я не знал.
Они оба заржали. «Ничего, скоро познакомишься с капитаном Горошниковым!» Я замер от
ужаса: о нем мне рассказывал Знаменный, который познакомился с ним еще при первом
задержании. Но в этот раз мне повезло: уходя, он слегка рубанул меня по загривку ребром
ладони, свалив меня на пол, и пообещал, что скоро опять свидимся. Надеенко внимательно
следила за моей реакцией. Конечно же, мне было страшно! Однако своих показаний
менять я не собирался. Был еще один из ее помощников по фамилии Гаврик, который
попытался взять меня «психологической атакой»: на ночном допросе в течение почти
шести часов он мне задавал один и тот же вопрос: «Куда дели аппаратуру?» Поначалу я
отвечал на разные лады, что не знаю, о чем вообще идет речь, но потом понял, что он
просто давит на мою психику, пытаясь меня сломать и заставить говорить то, что они
хотели услышать. Я тоже отморозился, и стал вместе с ним твердить один и тот же ответ, чем быстро вывел его из себя. Каждую секунду я ждал, что он наброситься на меня с
кулаками, но, видно, такого приказа ему дано не было, и все это время мы, как два идиота, играли в эту странную игру, которая ничем не закончилась. Больше я его не видел.
Окончательно не потерять чувства времени помогали утренняя и вечерняя проверки. Это
тоже был своеобразный ритуал. В хату заходили начальник смены и дежурный по
коридору, арестованные должны были построиться в шеренгу, начальник читал фамилии, а
мы в ответ должны были назвать свои имя и отчество. В это же время дежурный лупил по
решетке «киянкой» — не подпилена ли? Звучал вопрос: «Жалобы есть?», и двери за ними
закрывались. Жалобы были у многих, но никто не обращал на них внимания. Врача могли
вызвать только в случае, если арестованный не мог подняться с нары.
На второй день моего пребывания в ИВС ко мне пришла нанятая моими родителями
адвокат. Эта женщина, как выяснилось, никогда раньше не вела уголовные дела, только
гражданские. Но она вполне могла поддержать меня на предварительном следствии. Я
несказанно обрадовался, когда она, прижав палец к губам (во всех допросных кабинетах
стояла прослушка), украдкой передала мне письмо от моих родных. Прочтя, я тут же
вернул его обратно, но долгожданная надежда все же появилась: они делали все, чтобы
меня освободили под подписку о невыезде. Оказалось, что они мне передавали продукты и
сигареты, но ничего не дошло, все «раздербанили» между собой менты.
После этого почти все допросы проводились в ее присутствии, и прихода адвоката я ждал
как манны небесной — единственная связь с «большой землей». Но несколько раз меня
все же допросили без присутствия адвоката. Надеенко, в отличие от меня, прекрасно
знала, что нарушает закон, но, ласково мурлыкая, убеждала, что «…тут нужно утрясти
одну маленькую незначительную деталь, и все». А я, дурак, соглашался, и вместо
«парочки минут» допрос затягивался на долгие часы.
По прошествии многих лет, когда этот кошмар давно уже позади, я могу с уверенностью
заявить: самые главные ошибки все подследственные делают на предварительном
следствии. Именно тогда решается их судьба, именно первичные показания, несмотря на
методы их получения, прежде всего учитываются в суде. «Ты подпиши, а на суде всегда