– Она не будет врать своей матери, – ответила Валя.
Жёсткая правда, которую Григорий услышал, стала разъедать его изнутри. Он понимал, но не принимал её. Не желал принимать. В его голове опять завертелась пластинка с обрывками слов и фраз: «Моё сердце совершенно свободно», «Ты же мне братишка, братан!», «Если нужны деньги, ты скажи!», «Любовь ушла», «Ты жалок», «Я не разбиваю чужие семьи!», «Ты едешь сниматься в Голливуд с самим…», «Он назвал тебя безупречно красивой!»
Гриша закрыл глаза. Ему представился борт белого морского лайнера, «Город Ангелов» на берегу Тихого океана и улыбающийся Бенедикт Камбербетч, одетый в дорогой элегантный костюм.
У него спёрло дыхание. Вдруг, он почувствовал невероятную злость на всех этих людей, на услышанную им правду. Но больше всего, он злился на себя. Он не мог простить ни себе, ни другим, почему они так счастливы, а он, просто, придавлен к земле.
Он взглянул на Валю. Женщина смотрела на него с жалостью и застывшими в глазах, слезами. От этого злоба его стала ещё сильнее.
– Ну что ты вылупилась на меня? – огрызнулся Гриша. Он окончательно потерял над собой контроль.
– Думаешь, я поверил тебе? Ты все придумала, престарелая стерва! Ты просто хочешь отвадить от меня свою шлюху-дочь! Теперь там, она будет ложиться под всех этих Бенедиктов и Брюсов Виллисов, которые годятся ей в отцы! Все вы шлюхи – одинаковые, идите к чертям!
Услышав это, Валя переменилась в лице. От её сочувствия не осталось и следа. Она уверено прошла в коридор и открыла входную дверь.
– Убирайся вон! – медленно и тихо проговорила она.
* * * *
Гриша бежал по улице, совершенно потеряв ориентацию во времени и пространстве. Моросил противный склизкий дождь, и его волосы прилипли к лицу, то ли от дождя, то ли от пота. Он не мог разобрать своих чувств – они варьировались по шкале «ненависть-досада-любовь-боль». Он бежал, выкрикивая проклятия не замечая прохожих, шедших ему навстречу.
Он перебежал через дорогу, игнорируя бешено сигналящие автомобили, и не обращая внимания на водителей, гневно что-то кричащих ему вслед. Вдруг, он понял, что был бы благодарен кому-нибудь, кто со всей скорости бы наехал на него, и весь этот кошмар бы закончился.
Он добежал до проспекта, запыхавшись, зацепился о столб, чтобы перевести дыхание. Подняв глаза, он увидел нечто, что посчитал издёвкой небес. С фасада нового строения, на него смотрела, улыбаясь зовущими губами, и чарующая хмельным взглядом, сама Чаяна.
Пятиметровый в длину, баннер с рекламой нового французского парфюма, с изображением Чаяны Шеманки во всю её небесную, невообразимую красоту, встречал всех, завернувших на этот широкий московский проспект. Он уставился на неё, пожирая глазами каждую чёрточку лица и фигуры. Она стояла в изогнутой сексуальной позе, выставив вперёд обнажённую ногу. Почти вывалившуюся из декольте, грудь, украшала разноцветная бабочка. В руке она держала красное яблоко. Её пухлые губы, цвета того же яблока, были вызывающе приоткрыты, а глаза, неестественно голубого цвета, интонировали кобальтовому небу. Рядом с её фигурой гласила надпись: «Аромат любви витает в воздухе. Почувствуй его, и стань ближе к мечте!».
Гриша громко перечитал слоган и стал хохотать.
– Стань ближе к мечте! Ха-ха-ха! Это к тебе, Чаяна? Да миллионы мужчин уже «мечтают» на это фото! Ты, наверное, захлебнулась бы в их любви! Но, я не один из них! Не дождёшься! Я плевал на тебя, Чаяна!
Он вытряхнул из кармана все вещи и начал злобно бросать их в баннер.
– Я ненавижу тебя, ненавижу тебя! – орал он, не замечая удивлённых людей, проходящих мимо.
Дождь усилился, превратившись почти, что в ливень. Опустошённый, Гриша продолжал стоять перед баннером, бормоча что-то… «Я люблю тебя!» – говорил он тихо, продрогшим голосом. «Я люблю тебя, люблю…» – перешёл он на шёпот.
* * * *
Жизнь продолжалась в этом огромном жестоком мегаполисе. Торопливые прохожие шли по своим делам, по дорогам проносились шикарные и простые автомобили. Никому не было дела до плачущего мужчины, маявшегося возле гигантского плаката с изображением молодой кинозвезды. Он плакал навзрыд, беспомощно оглядываясь по сторонам, словно, потерявшийся ребёнок. Он сел на землю, промокший и грязный. Он рыдал, потому, что не в силах был терпеть жгучую боль в душе, – ещё один несчастный, оставшийся за обочиной жизни, которую он потерял.
* * * *
Последнее желание
Она устало брела на работу. В стареньком плаще и зонтиком в руках, у которого вдобавок, была сломана одна спица. Ветер дул ей в спину, как бы издевательски, подгоняя вперёд. Моросил осенний дождь. Хилый зонтик явно не помогал, и через несколько минут плащик Марго стал мокрым и отвратительно прилипал к ногам.