Это была чистая правда, но никто его не слушал. Земля управляла галактикой, Совет добросовестно правил единой Землей. Но по мере того, как проходили долгие столетия мира, жизнь пяти миллиардов человек все текла и текла прямым, неуклонным, бессмысленным курсом.
Кеннерли и Чавес протестовали. Делоне — нет. Он просто чувствовал желание убраться куда подальше. Он поморщился, вспомнив тот день, когда помпезно провозгласил об этом, что было фактически объявлением собственной безответственности. На следующий день он собрал манатки и полетел в чужой мир.
Он поглядел на Марию, как она спала и улыбалась. Здесь, среди саллатов, он, наконец, стал участником жизни. Здесь он оказался связанным с жизнью Саллата, планеты, которую он полюбил, именно по этой причине в нем разгоралась ненависть.
Делоне подошел к окну и поглядел на спящую деревню. На Саллате, где он обрел мир. Он чувствовал, что принадлежит этой планете. Его музыкальные исследования, которые большинство людей на земле считали тривиальным дилетантизмом, были высоко оценены жителями Саллата, и они показали ему собственную музыку, чуждую, неутомимую, бесконечно увлекательную. Он быстро оказался вовлечен в их достоинства, овеянный традициями их образа жизни. Да, он всей душой принадлежал им.
А где-то неподалеку были крозни.
Утреннее шествие перед дверью Демета было не последним. Саллат оказался беспомощен перед постепенным вторжением сил крозни в ближайшие несколько недель.
Саллат пытался жить так, словно ничего не происходило. Делоне продолжал исследовать местную музыку, пытаясь овладеть их безумной техникой четвертого тона, но его мысли все время возвращались к бесконечному потоку тел, текущему с границ. И сами границы тоже приближались.
Делоне присоединялся к каждый погребальной процессии, бросая на покойника щепотку соли, как то диктовал обычай. Он все ждал и думал, сколько времени еще остается до того, как крозни придут сюда.
— Я все еще бегу, — сказал он Марии, и она поглядела на него большими, непостижимыми глазами. — Я должен быть там, сражаться с крозни, но я бегу от этого точно также, как делал на Земле. Только здесь я не должен этого делать, не так ли?
Мария промолчала.
Демет организовывал оборону. Но он был стар, и ему было тяжело это сделать. Делоне наблюдал за стариком с огромным восхищением. Демет по-прежнему остается человеком действия, подумал он и пошел к нему.
Демет изучал карту района битвы, проводя круги стилусом.
— Их стратегия невероятна, — сказал старик. — Их армии появляются словно из ниоткуда, наносят удар, исчезают и опять появляются где-то совсем в другом месте. Я не понимаю, как они смогли столькому научиться.
Он посмотрел на Делоне, и Делоне поглядел в рыжие глубины глаз Демета, точно так же как сделал это в день траурной процессии по Тсалто.
— Они будут продолжать бить нас, — сказал Демет. — Они бойцы, а мы — нет.
— Как организована пограничная оборона?
— Намного хуже, — сказал Демет и слегка улыбнулся, словно про себя. — Они проходят наши оборонные линии, словно там ничего нет. Наши люди просто не умеют сражаться. Я слышал вчерашние новости: на закате, в то время как наши люди совершали обряд вечерней преданности, крозни налетели на них и всех перебили. Но, по крайней мере, саллаты помнили о своей преданности.
Делоне кивнул. Прекрасное развитие безумного образа. Во-первых, крозни совершают самые тяжкие нападения в первый день, когда саллаты не сражаются. Во-вторых, крозни не проявляют уважения к святым дням, которые саллаты должны проводить в почитании обычаев и свершении ритуалов. В-третьих, они убивают людей во время молитв. В-четвертых, они убивают людей, собравшихся вместе для традиционных песнопений, убивают их, как скот.
Беда в том, что солдаты Саллата пытаются одновременно стать солдатами и оставаться саллатами, а это невозможная комбинация. Но как сказать это Демету?
Могу ли я сказать ему, подумал Делоне, что для того, чтобы победить крозни, его солдатам придется отказаться от своих традиций, церемоний бытия? Что их прекрасное, гармоничное пение только выдает врагу их местоположение и численность? Что они ведут войну, словно дети?
Делоне обнаружил, как внутри него ползет знакомое, раздражающее чувство, глубокое желание оказаться где-то в другом месте, пока все это продолжается. Ему еще на Земле говорили Кеннерли, Чавес и другие знакомые, которые знали его и беспокоились о нем, что он не способен претворить свои мысли в дела. И это было правдой. Это качество преследовало его даже здесь, на Саллате. Когда дело дошло до того, чтобы бросить карты на стол, встать и пойти защищать Саллат от крозни, ему хотелось убежать.