Он закончил работать в восемь тридцать. В голове у него уже сложилась четкая структура пьесы, он точно знал, в каком ритме она должна проходить, где и что нужно подчеркнуть, а где затенить. Такая работа была настоящим талантом Эмори, и он знал, что один может оценить все нюансы, которые встраивал в каждое свое произведение, и это лишь увеличивало его энтузиазм по поводу качества работы.
Тем не менее, он даже не подумает включать сегодня видеоэкран, несмотря на то, что нынче вечером покажут общественности «Дымку желаний». Эмори было совершенно неинтересно смотреть пьесу, с которой он уже покончил. Его привлекало лишь оригинальное творческое безумие, а не конечный продукт, который, как правило, был безнадежно неутешительным. Вечером в среду он никогда не включал свой экран, а в качестве уже устоявшегося ритуала слушал вместо этого старые оперные записи.
Сегодня вечером он выбрал «Воццека»[1]. Пьеса была на немецком языке, который он знал весьма хорошо, и Эмори слушал, прикрыв глаза и думая о Германии и других теперь уже полузабытых странах по другую сторону Атлантики. Вот интересно, подумал он, для нынешнего поколения мир ограничивался Канадой на севере, Объединенной Империей Латинской Америки на юге и океанами на востоке и западе. Германия была сказочной страной где-то в Европе, а где-то в другом месте Европы была Румыния, и там жил некто Филимон Григореску, второй агент инопланетян. Эмори попытался вспомнить карту Европы и положение Румынии относительно Германии, но память подвела. Он был уже весьма стар, а географию проходил еще в школе и изрядно забыл большую часть того, что знал тогда. «Воццек» следовал своим капризным курсом. Он закончился одновременно с часом драмы, Эмори выключил аудиосистему и набрал номер студии.
Это была еще одна традиция. Ван Грабен, конечно же, был там и Кавана там был, они оба, казалось, жили в Башне «Трансвидео». Эмори попросил любого из них, и к экрану подошел Грабен.
— Ну и как вам пьеса? — сразу же с ходу спросил Грабен.
— Великолепно, — солгал Эмори. — Отчеты уже поступили?
— Еще не все. Разумеется, пока что рано предвосхищать, но все выглядит просто великолепно. Интенсивность покупки продукта поднялась на четыре процента по сравнению с двумя на прежних выборках. Джаберсон вне себя от радости.
Вот вечно так и идет, подумал Эмори. Пара отметок в графике, и пьеса имеет успех.
— Как конкуренты? — спросил он.
— Мы еще почти ничего не получили от Хинки, но студия сама сделала анализ, и мы нашли любопытное наблюдение, что «Юниверсал» понизилась с девятого на десятое место. Они, вероятно, перерезают сейчас себе глотки. Так что вряд ли их пьеса была лучше. — Грабен улыбнулся, показав ровные, белые зубы, слишком одинаковые, чтобы быть естественными. — Ну, теперь мне нужно бежать. Меня уже зовут снизу. Еще раз поздравляю вас, Джон. А вот и Кавана.
Глава сценарного отдела выглядел менее восторженно, на его широком, рябом лице не было ничего от почти что истеричного счастья Грабена.
— Мне кажется, что мы все испортили, Джон, — сказал он.
— Что? Да Грабен вопит от радости. Вы всегда видите все в мрачном свете, Дэйв?
Это тоже было традиционным. Кавана упрямо продолжал:
— Грабен успокоится, когда сегодня вечером повидает Манди-Ричардсона. Вы помните то место, где герой штурмует жилище героини, что-то бормоча себе под нос?
— Разумеется, я помню его. И что там не так? — спросил Эмори.
— Сотрудники Манди-Ричардсона провели идеологическую проверку и оказалось, что каждый пятнадцатый человек уверен, что услышал слово «бар». Бар, Джон? Какой жалкий подтекст! Даже не знаю, как мы могли так промахнуться. Вероятно, нам придется уволить Ноерса за подобные трюки.
Ну конечно, подумал Эмори. Только бы не обвинять себя в двусмысленности сцены, разумеется, сценарный отдел не мог ничего испортить, во всем винить нужно писателя. Вы нанимаете его лишь за тем, чтобы он служил козлом отпущения в подобных случаях, и за это платите ему весьма прилично.
1