— Большое спасибо, — сказал, наконец, Карг. — Вы были чрезвычайно полезны. Теперь перейдем к музыке...
Прошел еще один утомительный час пока Эмори аттестовал композиторов, расставляя их по разрядам. Бах, Моцарт, Бетховен, Барток, Монтеверди он занес в первый разряд. Вагнера поставил слишком низко, а Корелли слишком высоко, но не потрудился исправлять свои рейтинги, когда сообразил это. Ситуация была той же самой, с какой он столкнулся, делая видеопьесы: люди, извлекающие выгоду из его таланта, просто не знали различия между хорошим и плохим, таким образом, было правильным все, чтобы он ни сказал.
— Я понимаю, что будут трудности при расположении всех этих работ, — сказал Карг, закончив свой список. — Мы пока что собрали лишь несколько записей. Я надеюсь, вы поможете нам в этом.
— Я тоже надеюсь на это, — согласился Эмори, откашлялся и добавил: — От разговоров у меня пересохло в горле. Может, вы сможете...
— Конечно, — сказал Карг, нажал кнопку сбоку стола, и почти немедленно вошел второй инопланетянин, неся поднос. К своему удивлению Эмори увидел, что вновь прибывший во всех отношениях совершенно походил на Карга.
Эмори взял напиток — немного резкий, светлый, зеленовато-желтый.
Он медленно потягивал его, понимая, что это будет единственным отдыхом, пока не закончена беседа. И только тогда, когда он допил и поставил стакан на мерцающий поднос, он вспомнил, что все его проблемы начались со стакана очень похожего на это вина.
— Что это за напиток? — спросил Эмори.
Карг вежливо улыбнулся.
— Это немецкое вино. Его послали нам наши европейские агенты. Вам оно понравилось?
— Очень.
— При случае мы пошлем его вам домой. Считайте это частью оплаты от нас. А теперь вернемся к искусству...
Эмори прекратил консультацию в четыре тридцать, сказав, что должен приготовиться к вечерней репетиции. Он чувствовал усталость как физическую, так и умственную от выстраивания критических соображений и формирования скоропалительных мнений, а также глубокого напряжения по маскировке его истинных чувств от инопланетянина.
— Вы так скоро должны уходить? — спросил Карг.
— Боюсь, что так.
Эмори выбрался из кресла, и инопланетянин провел его по извилистому коридору к лифту и проводил, пробормотав выражение благодарности. Через полминуты Эмори уже оказался на улице.
Было около пяти, людские толпы вытекали из офисных зданий, собираясь уезжать домой. Какой-то нищий пошел по широкому проспекту прямо к Эмори, хромая на ярком хромированном протезе, его левая нога заканчивалась точно выше колена.
— Не дадите немного денег для нуждающегося человека, доктор?
Нищий глядел Эмори прямо в глаза. Над их головами со свистом проносились машины, развозя по домам жителей пригородов. Голос нищего был глубоким и резонирующим, Эмори понравился его тембр.
— Раньше я был актером, — сказал нищий. — Я играл в пьесах. Я потерял ногу в тюрьме, где сидел за отклонение от правил. Мои сокамерники устроили мне розыгрыш, который удался лучше, чем они рассчитывали. Так вы можете дать мне доллар, доктор?
— А вы не боитесь показывать всем, что вы девиационист! — сказал Эмори. — Из-за этого можете потерять и вторую ногу.
— Я не говорю это всем подряд. Но вы другое дело. Я могу это определить по глазам. Так у вас найдется для меня доллар?
Эмори улыбнулся, достал бумажник и вынул из него пять свежих пластиковых банкнот.
— Вот, держите, — сказал он. — Милость от «Трансконтинентального Телевидео».
— Но ведь это двадцать долларов, мистер! Целых двадцать долларов!
— Я знаю, — сказал Эмори и пошел по гудящей, оживленной улице, ища местечко, где бы поесть и провести три часа, оставшиеся до репетиции.
Оглянувшись, он увидел, что нищий улыбается ему вслед, сжимая в руке банкноты Эмори.
Вы можете купить душу человека, подумал Эмори, за пригоршню двадцатидолларовых бумажек.
Усталый и удрученный он увидел на углу терминал, снял с карточки наличные и с отвращением в ближайшем кафе поужинал блинами из морских водорослей, которые оказались несвежими и недоваренными, запивая их чуть-чуть теплым кофейным напитком из грязной чашки. Когда он сваливал грязную посуду на конвейер, то мельком увидел лицо, отражающиеся в металлическом столбе, лицо, бледное и блестящее от пота.
Следующий день был субботой. Эмори, мучаясь от своей черствости, позвонил Ноерсу после полудня. Писатель оказался дома. Он смотрел с экрана на Эмори со слабой улыбкой, кривившей его губы, как будто он был самодовольно удовлетворен чем-то, о чем Эмори понятия не имел.