Идет по дворцу благородный господин Нунеш, дородный телом, приятный лицом, шуршат дорогие одежды, козловая перчатка похлопывает по обтянутому тонкой шерстяной тканью бедру, идет, несет службу, проверяет, все ли в порядке. По коридорам, из залы в залу, идет в королевские покои. Там, в резном дубовом сундуке, хранится Инес, королева-любовница. При жизни она была бойкой, очень бойкой, точь-в-точь неверная жена господина Нунеша, Его Величество всегда любил, чтобы девица была огонь. Но сейчас бойкости в ней не осталось, вся ушла, вытекла вместе с кровью из перерезанного горла.
Из. Перерезанного. Горла, повторяет благородный господин Нунеш, неосознанно стараясь попасть в ритм, из-перерезанного-горла, изперерезанногогорла. Содрогнувшись в последний раз, он поднимается и оправляет одежды. Ему грустно. Ему хотелось бы, чтобы в покои сейчас вошел король, а он, благородный господин Нунеш, главный стольник и личный друг Его Величества, сказал бы ему с кривой улыбкой: а вот и ты, Педру. А вот и ты.
Скорее про старушек
С Валентином вас, дети!
…а взять, допустим, такую героиню, чтобы и мыслей о любви не вызывала, даже случайных, даже по ассоциации. Пусть она будет бразильянкой, очень темной, но не черной или там кофейной, а странного, неживого темно-серого цвета, как влажный мякиш у того хлеба, что пекут на севере в капустных листьях. Росту в ней пусть будет метра два, тело мощное, сильное, голова гордая, лицо будто отлито из свинца. Волос ее мы ни разу не видели, она ходит в коричневой шапке грубой вязки, сама связала, чтобы голова не мерзла, после Бразилии ей здесь очень зябко, но она не жалуется, оделась потеплее, шапку вот, перчатки с отрезанными пальцами – и хорошо. Лет ей чуть за семьдесят, может быть семьдесят два или семьдесят четыре, еще немного – и старуха, но пока просто крупная некрасивая женщина в годах, годы уже видны, но еще не давят. Походка у нее не плавная, а скорее твердая, мужская, шаг широкий, мощные бедра ходят, как поршни, величественный зад покачивается в такт шагам, если смотреть долго, можно представить себе, как она когда-то танцевала на карнавале, голова неподвижна, лицо бесстрастно, танцуют только ноги, только бедра, только гибкая еще талия. А зовут ее пусть Санча, дона Санча. Она живет в доме напротив нас, снимает маленькую квартирку на пятом этаже, с нею внучка или даже правнучка – рослая темно-коричневая девочка лет пятнадцати, ровная и тугая, как боксерская груша, с невыразительным кожаным лицом.
По утрам дона Санча выходит из дому с лыжной палкой, отцепляет от фонарного столба тележку для покупок и идет на работу. Тележку она увезла из нового магазина, что недавно открылся за площадью. Как открылся – так и увезла, прямо в первый день. Магазину все равно – тележкой больше, тележкой меньше, а доне Санче без тележки тяжело. Дона Санча собирает металлический лом. Двор за двором обходит наш район и еще два, доходит до новых домов, до пустыря за акведуком, а дальше не идет, дальше чужая территория. Лыжной палкой дона Санча тыкает в мусорные ящики – проверяет, не звякнет ли. Если звякнуло – вытаскивает и кладет в тележку. Сильно не грузит, у тележки слабые колесики, дона Санча их уже укрепляла, но они все равно отлетают. Дома дона Санча сортирует добычу, очищает от налипшего мусора, если надо, моет тряпкой, раскладывает по мешкам, а раз в неделю приезжает человек на грузовичке и все забирает, дона Санча его не видит, он рассчитывается с внучкой. В хорошую неделю дона Санча зарабатывает около ста евро, да пенсия ей приходит из Бразилии, да внучка по вторникам и четвергам метет и моет парадную и лестницу, им хватает, дона Санча даже откладывает немножко на черный день, когда уже не сможет работать.
Добрый день, дона Санча, говорим мы, дона Санча как раз нырнула в ящик за чем-то металлическим, поэтому голос ее звучит странно, гулко и натужно, добрый день, дети, с Валентином вас! И вас также, отвечаем мы и, развернувшись, сталкиваемся с сеньором Пинту. Сеньору Пинту недавно исполнилось шестьдесят пять, но выглядит он старше. Маленький, изможденный, желтоватый. Сломанный нос уныло смотрит куда-то вбок. В молодости сеньор Пинту воевал в Анголе и Мозамбике, попал в плен, чудом спасся, и с тех пор его мучают ночные кошмары и приступы малярии. Кроме этого, он потерял голос, когда звал на помощь, и вот уже сорок лет только сипит и скрежещет. Сеньор Пинту давно уже не работает, получает маленькую пенсию. Как и дона Санча, он ищет по ящикам металлический лом, но не продает его, а делает кораблики и танки и два раза в день в любую погоду ходит в собачий приют и выводит на прогулку одышливую рыжую суку, похожую на потертый фибровый чемоданчик. У суки тоже нет голоса, она даже сипеть не умеет, но она так радуется сеньору Пинту, так молотит коротким хвостом, так таращит круглые желтые глаза, что сеньор Пинту всякий раз чуть не плачет и обещает себе забрать рыжую суку из приюта домой.