Преподавателям, конечно, не нравилось такое вольное посещение, но Глеб сглаживал острые моменты врождённым обаянием.
Это было легко. Он всегда умел нравиться без усилий, особенно противоположному полу — тут уж чего не отнять, того не отнять. И дело даже не во внешности, хотя и здесь природа не подкачала, не в открытой белозубой улыбке, от которой на щеках играли ямочки, не во взгляде тёмных, почти чёрных глаз, взгляде, одновременно порочном и невинном.
Просто Глеб нутром чувствовал своего собеседника, его желания, его отношение, его настроение, потому легко предугадывал реакцию, находил нужные слова, ну и располагал к себе.
Как так получалось — он и сам не мог объяснить. Интуиция ли это, развитая эмпатия или что-то ещё — в принципе, неважно. Главное, это помогало почти с любым найти общий язык. Кроме Фурцевой. С ней он, увы, встрял по полной.
Дурак, что не ходил, конечно. Обычно Глеб уж так сильно не наглел, хотя бы половину занятий старался почтить присутствием. Тут же…
Сейчас он даже сказать не мог, почему столько её пар пропустил. Когда-то, может, тупо не захотел, лень было или не готов, когда-то — дела возникли поинтереснее, когда-то — совпало с работой. Обычно он выходил в вечерние смены, но осенью многие болели и приходилось постоянно замещать то одного, то другого. Ну и сам по себе предмет — культурология — казался ему таким же неважным и ненужным, как в школе, например, уроки пения.
А оно вон как обернулось…
= 6
Когда Глеб заявился на последний семинар перед зимней сессией, Фурцева, вперив в него взгляд маленьких колючих глаз, сухо сказала:
— Господин Привольнов, если не ошибаюсь?
— Да, Глеб Привольнов, — уточнил он.
— Вы пропустили десять из двенадцать семинаров, — сухо констатировала она. — С лекциями, полагаю, дела обстоят не лучше. Так что к экзамену я вас не допущу.
Тогда он всерьёз её предупреждение не воспринял. Его даже слегка позабавили испуганно-сочувственные взоры одногруппниц. Сам же решил, что тётке просто нужно продемонстрировать свою власть. Ну пусть.
До конца пары Глеб сидел спокойно, не спорил, не лез на рожон, как Петюня Рогов, который тоже пропустил полсеместра и тоже получил недопуск.
Петюня гундел, доказывая, что не ходил по уважительной причине — болел тонзиллитом, а потом осложнениями, и справки имеются. А значит, это произвол и нарушение Петюниных прав.
Фурцева поначалу его слова игнорировала, потом, потеряв терпение, коротко вспыхнула и строго сказала:
— Господин Рогов, или вы сейчас же прекратите этот балаган или прочь из аудитории.
Дурак Рогов возмутился ещё больше и, в конце концов, его и в самом деле выставили вон.
Глеб поступил разумнее — выловил Фурцеву после пар, в пустой аудитории.
Замерев в дверном проёме, несколько секунд разглядывал её, пока она собирала книги, методички, листы с фотокопиями в огромную сумку-саквояж из коричневой кожи. Движения у неё были довольно резкие, хоть вроде и неторопливые. Видимо, сама по себе она дама нервная, сделал вывод Глеб.
Выглядела она как типичная старая дева: мышиного цвета волосы, забранные на макушке в жидкий пук, тёмный твидовый костюм строго кроя, на лацкане — винтажная брошка, из-под пиджака выглядывала голубая блузка с воротником стоечкой.
Руки её тоже дёрганые и неловкие: никак не могла собрать свои бесчисленные бумажки, всё время что-то роняла. Лицо у неё — и не сказать, что некрасивое, но совсем неинтересное: бледное, даже какое-то бесцветное, ни бровей не видно, ни ресниц, только глаза-буравчики из-за очков смотрят зло и как будто с подозрением.
Фурцева не красилась, не делала маникюр, не носила украшения, ну вот не считая брошки. Кольца на безымянном пальце Глеб тоже не увидел. Значит, не замужем, сообразил он. Впрочем, неудивительно. Воспринимать как женщину её очень сложно, особенно в романтическом ключе.
Может, оттого она и такая злючка, мелькнула мысль. Может, никто никогда за ней не ухаживал, вот она и превратилась в мизантропа?
Глеб шагнул в аудиторию. Фурцева оглянулась на шорох, всего на мгновение, и, не проявив ни малейшего интереса, принялась дальше собирать свои бумажки.
— Анна Борисовна, — позвал её Глеб, подойдя к столу преподавателя.
— Слушаю вас, господин Привольнов. Только прошу очень кратко, времени у меня нет, — отозвалась она, не поднимая головы.