Хлопнула дверь, под ноги легли ступеньки — бум! бум! бум! — каждая отзывалась лютой болью. В подвал его, что ли, тащат?
Вспыхнул свет, обозначив малую каморку без окон. Никак, и в самом деле — подвал. Но вот диво, стены были каменными. Не из кирпича даже, а из серого плитняка, какого в здешних местах ещё поискать.
Но самое непредставимое, дикое, невозможное, была ржавая, не слишком толстая, мелкозвончатая цепь, которая тянулась от его носа к стене и скрывалась меж плит. На такие цепи навязывают на ночь коней, чтобы они ненароком никуда не убрели. Ещё цепные псы сидят как раз на таких цепях.
Микшан ухватил двумя руками за цепь, дёрнул тот конец, что уходил в стену. Бесполезно, не выдрать. А в носу даже эта попытка отдалась острой болью, так что из носа выдирать цепку лучше и не пытаться.
Осторожно попытал изувеченную харю. Там обнаружилось кольцо, даже на ощупь тяжёлое и ржавое. Кольцо прободило обе ноздри и носовую перегородку. Замочка на кольце не было, а о том, чтобы дёргать за него, пытаясь снять силой, не стоило и думать.
Микшан завыл, безнадёжно, как собачонка, которую волокут к реке топить.
— Что, милок, кислые яблочки оказались? — послышался голос сзади. — Оскома замучила?
И не повернуться, не поглядеть на того, кто за спиной. Стой, уткнувшись в стену. Ещё можно вниз глаза скосить. Там стол стоит, дощатый, некрашеный. Таких в деревне полно.
— Дяденька, пусти! — прогундосил Микшан.
— Ишь, как запел! А как яблоки воровать, так героем был.
— Я же ни одного яблочка не сорвал. Хоть проверьте.
— Ещё бы ты сорвал… Тогда, не знаю, что с тобой надо было бы сделать. А так, пришибить тебя до смерти — и дело с концом.
— Как это, ни за что, и пришибить? Меня искать будут. Милиция с собаками приедет.
— С собаками? Это интересно. Псина возьмёт след и приведёт проводника на берег реки, знаешь, где омут. А там найдётся твоя сумка, с которой ты за яблоками ходил. След там и оборвётся. После этого искать будут уже в реке. Может быть, выловят твой сандаль. Да-да, этот самый, не дрыгай ногой.
Разговор напоминал дурацкие пристёбки, но ржавая цепь и острая боль в носу возвращали происходящее в русло реальности. А в реальности уже не подёргаешься, так что остаётся ныть, как нашкодивший малец:
— Я больше не буду! Честное-пречестное!
— Ты ещё перекрестись или честное пионерское вспомни.
— Чево?
— Видали, не помнит. А я, вот, помню.
— Дяденька, хочешь я честное пионерское дам, что больше за яблоками по чужим садам лазать не буду?
— А зачем оно мне? К тому же, ты не пионер.
Говоривший выбрался из-за спины Микшана на свет. Да, это был дядька Евстихей, тысячу раз виданный, в котором, кажется, ничего особого не было. Но почему-то от этого стало ещё страшнее. Хотелось плакать, но не моглось. Нос не позволял.
Живо вспомнилось, как старухи говорили про Евстихея: «Дьявол, колдун окаянный!»
Евстихей вытащил откуда-то стул, уселся напротив Микшана. Цепь небрежно сдвинул в сторону, заставив Микшана взвыть. Выложил на стол большое румяное яблоко и огромный шприц с тонкой иглой. Такие шприцы Микшан видел у ветеринара. Последней на столе явилась прозрачная склянка, украшенная изображением черепа и костей.
Евстихей наполнил шприц отравой и принялся вгонять иглу в румяный бок, негромко напевая:
— Яблочко, яблочко, соку спелого полно!
Микшан сидел, замерев, только губы тряслись. Даже ломотная боль в носу мучила уже не так сильно.
— Ну, как, охота моего яблочка откушать?
— Не-е…
— Правильно. Напоено было ядом, знать, оно. Откуда стихи, знаешь?
— Не…
— Эх, ты, а ещё пионер!
— Я и не пионер вовсе. Дяденька, пусти, больно же…
— Хочешь, чтобы не больно? Яблоко перед тобой. Кусай, через минуту сдохнешь и больно не будет.
— Нет!.. Не надо!
— Тогда терпи.
— Дяденька, миленький, отпусти! Ну, что я тебе сделал?
— Что сделал? Если бы ты хоть до одного яблока дотронулся, враги меня сразу бы нашли. Спрашивается, как бы я от них отбивался? И если тебя, дурака, сейчас отпустить, они тоже, ни минуты не мешкая, меня найдут.
— Да какие у вас враги? Кто на вашу пенсию позарится?
— Хорошо. Интереса ради, покажу, какие у меня враги, и послушаю, что ты потом скажешь.
Евстихей сунул руку за спину, вытащил оттуда большое фарфоровое блюдо с широкой голубой каймой.
— Как оно тебе?
— У нас дома такое же. Бабка, как смокву делает, то потом на такую тарелку выкладывает.