Потом настал черед Пясины.
Это было за три года до нашего Пясинского похода. Проще всего было предварительно разведать реку. Но на это ушла бы вся навигация. Решили, что называется, вести разведку боем: сразу отправить на Пясину груженый караван.
Этот караван и повел капитан Мецайк.
Речной пароход «Лесник» (я хорошо его знал — немногим длиннее пригородного катера) вышел в Карское море с двумя железными баржами. Выждав погоду и держась ближе к берегу, благополучно проскользнул к устью Пясины.
Разведав реку и освободившись от грузов, «Лесник» налегке спускался к морю. Морозы захватили его в устье Пясины, на мелководном баре, затруднявшем выход в море. Ста двадцати восьми речникам грозила зимовка вдали от населенных пунктов.
Двое суток не уходил капитан с мостика, тщетно пытаясь пробиться. Потом распорядился радировать: «Всем, всем, всем! Затерты льдами в устье Пясины…»
Поздней ночью из Кремля позвонил в Наркомвод Валериан Владимирович Куйбышев:
— Какие меры приняты для помощи вашей экспедиции на Таймыре?
В Наркомводе ответили: об экспедиции три дня нет никаких сведений. Оказывается, радиограмму приняла только одна радиостанция в Москве.
Рация на «Леснике» была неважной, радист не поймал ответа на призыв о помощи. Но глубокой ночью капитан заметил в море огни ледокольного парохода «Георгий Седов».
…Он прожил долгую и трудную жизнь, капитан-наставник Константин Александрович Мецайк. В ней были две привязанности, два главных неразделимых дела: Енисей и Север. Он водил караваны судов по диким рекам с тем же спокойным мужеством и бесстрашием, с каким путешественники вели экспедиционные караваны через песчаные моря пустынь или по головокружительным горным тропам.
Говорят, если человек, умудренный опытом, сумеет передать его трем ученикам, то он уже не напрасно прожил жизнь. Ученики капитана Медайка — целое поколение енисейцев.
Молодые капитаны и штурманы поднимались на мостик с верным другом и знающим советчиком. В книге, насчитывавшей больше пятисот страниц, описывался весь нижний плёс великой реки, каждая опасная мель, каждый слив течения, каждый подводный камень, каждый перекат, каждый береговой мыс. В ней содержались рекомендации на все трудные случаи, которыми так богата работа судоводителя. Это было пособие, учащее, как выгоднее и безопаснее пользоваться рекой, притом пользоваться не по шаблону, а при сознательном выборе вариантов.
На серой служебной обложке этой книги значилось: «Лоция реки Енисей от Енисейска до Дудинки. Составил капитан-наставник К. А. Мецайк».
Катастрофа у Сухой Тунгуски
В Красноярске Транссибирская магистраль пересечена водной дорогой Енисея, выходящей в Северный Ледовитый океан. Красноярский порт уже в первые пятилетки принимаемые от железной дороги грузы отправлял в судовых трюмах всему приенисейскому Северу. Отсюда же со времен Карских экспедиций часть товаров, доставленных флотом северных трасс, растекалась по железнодорожной сети страны.
Север развивался с непредсказуемой быстротой. Успехи плавания в студеных морях совпали с открытием талнахских руд и вторым рождением Норильска. Красноярск уже не справлялся с потоками грузов. Дополнительный выход с Транссибирской магистрали к водам Енисея был создан через расположенный западнее центра края город Ачинск. Срезая угол, он по новой железной дороге направлял составы к молодому порту Лесосибирску.
Этот город возник там, где в енисеево русло врывается Ангара. Она приносит плоты знаменитой сибирской сосны. Лесопильно-деревообделочные комбинаты принимают бревна на блестящие мокрые цепи бревнотасок, чтобы превращать их в доски, брусья и другой экспортный товар, который высоко ценится на мировом рынке. Его путь — к лесоэкспортным причалам Игарки.
А главные портовые причалы Лесосибирска работают преимущественно на северные стройки. Первенствует, конечно, Норильск. Это для его грузов раскрывают свои трюмы баржи, прильнувшие к длинному причалу, над которым вертят жирафьими шеями портальные краны. Таскают контейнеры, стенные панели домов, насыпают ковшами клинкер — полуфабрикат для цемента, керамзит. Вон теплоход взял несколько барж, выводит их на фарватер. Готовь, Дудинка, свободное место у причалов!
За Енисейском, на гербе которого были изображены два соболя и охотничий лук и где в тихих улочках, казалось, витает дух полярных мореходов, начинается Нижний Енисей, самая широкая, величественная часть реки. Она пересекает край, все еще не легкий для жизни, но именно поэтому влекущий сильных, волевых людей, пусть даже с жилкой некоторого авантюризма — разумеется, в первоначальном смысле этого понятия, происходящего от французского корня, означающего приключение, похождение. Сюда напрашиваются в экспедиции геологи и геодезисты.
Если попытаться синтезировать сегодняшний образ Нижнего Енисея, получится странное, на первый взгляд, смешение: таежный охотник верхом на северном олене и алый флаг на мачте морского ледокола, ломающего зимний покров реки; вертолет, перевозящий собачью упряжку в глубь тайги, и состав электровоза, нагруженный рудой; заповедное стадо привезенных с другого континента овцебыков и лунный кратер огромного рудника; подземная лаборатория в толще вечномерзлого грунта и пляска «ёхарьё», родившаяся у кочевников, может, полтысячи лет назад…
Окна домов в приречных селениях высоко от земли, чтобы зимой их не закрыли сугробы. Постепенно на берегах исчезают теплолюбивые, по местным понятиям, деревья и кустарники. Зубчатые ельники темнеют на фоне пылающего полуночного неба.
Между Подкаменной и Нижней Тунгусками впадает в Енисей их младшая сестра — Сухая Тунгуска. И река мала, и место внешне ничем не примечательное, если не знать о произошедшей здесь в военные годы трагедии.
Она связана с именем человека, которого заезжие журналисты называли «речным адмиралом», «хозяином Енисея». Да, подчиненный ему флот действовал на девяти тысячах километрах водных путей. Он отдал Енисею тридцать лет жизни, почти до конца земного пути совмещая профессии речника и литератора.
Иван Михайлович Назаров был начальником Енисейского пароходства и членом Союза писателей, автором нескольких книг. Но вот чувство «хозяина» реки было ему чуждо. Не могло бы оно ужиться с сыновней любовью и преданностью «батьке» — так называл он Енисей, как бы очеловечивая его.
Я знал Назарова с первого года речной службы будущего «адмирала». Мы дружили долгие годы. У меня собрано далеко не все, что писали о нем, — и это две толстых папки!
В сумятице повседневных дел, которых у него всегда было невпроворот, он умел не упускать нечто главное, перспективное, идущее на пользу «батьке». Главным он считал Норильск и вообще Север.
«Выбил» в Москве один из первых, тогда единственный на всю Сибирь, лайнеров, чтобы связать Красноярск с Диксоном. На этом лайнере, названном «Антон Чехов», устраивали весьма представительные конференции и симпозиумы, где ученые обсуждали северные проблемы. Принимал «Чехов» также туристов, почитателей реки. Добился Назаров для Енисея и мощных грузовых теплоходов повышенной прочности, годных к морскому ходу. Головной из них носит его имя.
В войну выполнял Иван Михайлович немало специальных, совсем не легких поручений. Летом 1945 года мы встретились на Байкале, куда я вылетел по срочному журналистскому заданию. Назаров был уполномоченным по строительству различных сооружений у «славного моря», необходимых для Кругобайкальской железной дороги с ее десятками тоннелей.
…И вот после двух инфарктов сдал вахту Иван Михайлович.
Получил от него коротенькое письмо: приезжай, пройдем вместе по Енисею, может, в последний раз. Забирай сына, пора ему узнать «батьку». Не откладывай, не знаю, сколько протяну, сильно сдает сердце.
Я медлить не стал и с сыном — в Красноярск.
Это был последний рейс «адмирала». Трогательный до боли. Сколько людей приходило на теплоход во время стоянок! Говорили мало, просто пожимали руку.
В плёсах Иван Михайлович не покидал рубку. Было у него капитанское «чтение» реки, то особое знание, которое приходит лишь после множества трудных ночных вахт и всяческих речных передряг в шторма и туманы. Знал он поименно все камни, шиверы, ухвостья, перекаты. И едва не с каждым километром было у него что-либо связано.