В какой-то степени, возможно, это отразилось и в творчестве («Записки охотника»). Во всяком случае, Белинский увидел сходство талантов Тургенева и Даля. Интерес же Тургенева к сборнику Даля по времени совпадает с написанием им очерка «Хорь и Калиныч».
Называя в рецензии Даля народным писателем, Тургенев дает и пояснение этому определению. «В наших глазах, тот заслуживает это название, кто, по особому ли дару природы, вследствие ли многотревожной и разнообразной жизни, как бы вторично сделался русским, проникнулся весь сущностью своего народа, его языком, его бытом. Мы употребляем здесь слово «народный» не в том смысле, в котором оно может быть применено к Пушкину и Гоголю, но в его исключительном, ограниченном значении. Для того чтоб заслужить название народного писателя в этом исключительном значении, нужен не столько личный, своеобразный талант, сколько сочувствие к народу, родственное к нему расположение, нужна наивная и добродушная наблюдательность. В этом отношении никто, решительно никто в русской литературе не может сравниться с г. Далем. Русского человека он знает, как свой карман, как свои пять пальцев».
Как и Белинский, Тургенев ценит в Дале не столько художника, сколько умение писать с натуры. «Г. Далю не всегда удаются его большие повести; связать и распутать узел, представить игру страстей, развить последовательно целый характер — не его дело, по крайней мере тут он не из первых мастеров; но где рассказ не переходит за черту «физиологии», где автор пишет с натуры, ставит перед вами или брюхача-купца, или русского мужичка на завалинке, дворника, денщика, помещика-угостителя, чиновника средней руки — вы не можете не прийти в упоение…»
В произведениях Даля, отмечает Тургенев, «уже чересчур пахнет русским духом, они слишком исключительно народны». И приходит к очень важному выводу: «В русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития…» И, завершая рецензию, он подытоживает сказанное: «Г. Даль уже занял одно из почетнейших мест в нашей литературе…»
Сходную оценку Далю как писателю давал и Гоголь. В письме к Плетневу (1846 г.), редактору «Современника», рекомендуя Даля как одного из авторов, «статьями которых может украситься «Современник», он говорит о нем следующее: «Он не поэт, не владеет искусством вымысла, не имеет даже стремленья производить творческие создания; он видит всюду дело и глядит на всякую вещь с ее дельной стороны. Ум твердый и дельный виден во всяком его слове, а наблюдательность и природная острота вооружают живостью его слово. Все у него правда и взято так, как есть в природе. Ему стоит… взять любой случай, случившийся в русской земле, первое дело, которого производству он был свидетелем и очевидцем, чтобы вышла сама собой наизанимательнейшая повесть. По мне, он значительней всех повествователей-изобретателей. Может быть, я сужу здесь пристрастно, потому что писатель этот более других угодил личности моего собственного вкуса и своеобразью моих собственных требований: каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанью русского быта и нашей народной жизни… Его сочинения — живая и верная статистика России. Все, что ни достанет он из своей многовмещающей памяти и что ни расскажет достоверным языком своим, будет драгоценным подарком для твоего альманаха».
В «Авторской исповеди» Гоголь подмечает, что Даль в творчестве руководствуется «желаньем ввести всех в действительное положение русского человека».
Про Даля говорили еще, что он знакомит русских с Русью.
Сочувственно относился к творчеству Даля И. Некрасов. Несколько иначе видел творчество Даля Чернышевский. Судя по всему, его отвлеченный ум не мог схватить те «изумительные» подробности русской жизни, которые под пером Даля вырастали до художественных высот и обобщений. Мышление утописта, склонное к теоретизированию, умствованию, неизбежно должно разойтись с практикой дотошного собирателя мелочей, черт и черточек из реальной жизни народа. Один складывал картину мира с помощью категорий, другой — из подробностей быта, цвета, запахов, звуков…