Кураев сегодня был в ударе. Характер у ротмистра был таков, что, вернувшись в расположение родных частей, он через пять минут чувствовал себя так, словно и не покидал их. Такое же впечатление складывалось у его сослуживцев, которых он, не давая им и рта раскрыть, бомбардировал высокохудожественными рассказами о своих приключениях на германской территории. Ротмистр, как обычно, был горазд приврать на манер барона Мюнхгаузена, живописуя авантюры. Собственно говоря, все об этом прекрасно знали и воспринимали вранье как должное. Что ж, у каждого есть свои слабости. Почему бы не позволить их человеку, который и вправду совершил подвиг?
– ...сзади заходит германский самолет. Что делать? – загадочно подмигнул ротмистр. – Еще минута – и мы покойники. Сами понимаете, в воздушном бою самолета и воздушного шара шансы последнего равны нулю. Это ведь как цыпленок против коршуна. Вы видели, чтобы он оборонялся от хищника? Я лично – нет. Одно попадание в шар, и на этом воздушное плавание окончено без каких бы то ни было вариантов для его пассажиров. Ну, а попасть в монгольфьер способен был бы даже пятилетний ребенок.
– И что же? – придвинулись к нему слушатели, поблескивая погонами.
– А дальше начинается самое интересное. Германец решил поиграть с нами в кошки-мышки. Естественно, если бы он пожелал, то, проявив минимум своих возможностей, он легко отправил бы нас на землю без нашего на то согласия. Но тевтон оказался настоящим садистом! Он приветствует нас, махая рукой, а потом начинает заходить в атаку.
– С пистолетом?
– Э-э, нет. В том-то и дело. Когда он делает вокруг нас очередной круг, мне удается разглядеть его лицо. Ну, что я могу сказать – типичный немец. Тевтонское отродье! Он берет и бросает на монгольфьер «кошку», – беззастенчиво врал Кураев. – Страшное оружие, доложу я вам, господа. Она снабжена острейшими крючьями и разрывает оболочку шара, как... – ротмистр повертел головой, не находя нужного сравнения, и, схватив нож, наколол на него ломтик мяса. – Вот таким образом.
– А дальше?
– На наше счастье, в этот момент немец был вынужден заложить крутой вираж, и «кошка» пролетает чуть в стороне. Естественно, он не успокаивается и снова заходит на нас. Нервы у всех напряжены до предела. Он снова бросает свое смертоносное оружие, сблизившись с нами насколько возможно. И – надо же было такому случиться – «кошка» цепляет не оболочку, а корзину, где мы, собственно говоря, находимся. Тогда я перегибаюсь, вытаскиваю «кошку» и дергаю ее на себя. Летчик вываливается из кабины и со страшным криком летит вниз!
– За то, чтобы следующий подобный рейд привел к падению Германии на колени! – проревел артиллерийский капитан, слегка покачивавшийся на ногах. Его усы, лихо закрученные, топорщились, придавая обладателю воинственный вид. А малороссийский акцент делал его каким-то домашним. – Хай сгинет тевтонское отродье в пекле!
– Ура! – прокатилось по погребку.
Поручик был немногословен, но все чувствовали к нему непреодолимую симпатию, и каждому хотелось чокнуться с героем.
– ...И тут я, братцы, поджигаю шнур, – рассказывал очередную фантастическую историю Кураев. – Мост уже был заминирован нами с невероятным риском для жизни.
– А как же часовые? – послышался чей-то скептический голос из-за клубов сигаретного дыма.
– Часовые! – хмыкнул Кураев. – Часовые были сняты вот этой самой рукой... Нашими руками, – поправился он, взглянув на Голицына, который, правда, не слышал этого увлекательного повествования, ибо был занят беседой с другой половиной застолицы.
– Ну, хорошо, а что же дальше-то было? – поинтересовался подпоручик Сомов с перевязанной головой. О своем ранении он уже успел сообщить. Ничего удивительного в ранениях, естественно, не было, но здесь подпоручику «повезло». Голову ему повредила не неприятельская пуля, а свой же русский солдат. Новобранец, еще не успевший освоиться на передовой, неловко разворачиваясь в окопе, так саданул прикладом своего командира, что тот получил рану «на всю голову».
– Что дальше? – покачал головой Кураев. – Дальше начинается самое интересное. Когда мы подожгли бикфордов шнур, дело пошло к завершению. Но вы же знаете, что в последний момент всегда что-нибудь да случится.
– Знаем-знаем! – загремели голоса гуляк, прекрасно знавших ротмистра. – Всегда что-нибудь случится, особенно с такими, как ты. Ты же всегда найдешь себе приключения на голову. У другого не случится и сотой доли того, что с тобой происходит.
– Да! – приосанился Кураев. – И я и горжусь этим. Жизнь надо прожить такую, чтобы потом не стыдно было за свое существование на земле. Чтобы твои правнуки, вспоминая своего славного предка, гордились! – стукнул он по столу кулаком. Загремела посуда.
– Ты дело говори, – хлопнул Кураева по плечу офицер, сидевший рядом. Он дымил трубкой, вырезанной в форме обнаженной женщины.
– Вот я и говорю. Немцы открыли стрельбу...
Дверь отворилась, и в погребок вошли двое.
– О, кого я вижу! – заревел Кураев, прерывая свое повествование, вставая из-за стола и широко открывая объятия. – Ба! Не может быть! Ба, это же они!
Да, это были они – Санин и Элен. С этой секунды, естественно, внимание переключилось на них. Ротмистр засыпал вновь прибывших вопросами: что? как? когда? По рассказам журналиста, они вернулись во Францию окольным путем, через нейтральную Швейцарию.
Элен сразу же отыскала глазами поручика и уселась рядом с ним. Офицеры наперебой ухаживали за ней, но она глядела только на Голицына.
– Послушай, Санин, ну, и когда же мы прочитаем твои репортажи? – хлопнул ротмистр могучей рукой по плечу репортера так, что тот поморщился от боли. – Господа офицеры заждались. Всем не терпится узнать о наших подвигах. А то ведь я тут рассказываю, но мой язык не сравнить с языком такого мастера пера, как ты.
– Да, Аркадий, пора тебе приоткрыть завесу тайны над вашими похождениями, – поддержал ротмистра прапорщик по фамилии Шаблинский.
Репортер, однако, выглядел весьма подавленным.
– Я-то написал отличные репортажи. Это просто настоящая «Одиссея», – сообщил он, – но военная цензура запретила печатать обо всем случившемся. – С этими словами Санин налил себе полный бокал вина и выпил его залпом.
– Не повезло тебе, брат! Ну, тогда хотя бы расскажи, как ты в дамском платье от тевтонов бегал! – хохоча, закричал Кураев. – Сейчас я вам расскажу: вот это был номер!
Рассказ, зазвучавший из уст офицера, явно относился к тому, о чем Санин упоминать бы не хотел.
– Вот, господа офицеры, подходим мы к ферме бауэра, – говорил ротмистр, лукаво поглядывая на слушающую его компанию, – и думаем, как нам быть дальше.
– Вам не стоит здесь оставаться, – наклонился Голицын к Элен. – Давайте выйдем на улицу.
– Конечно, – радостно согласилась француженка, глаза ее радостно заблестели.
Она легко поднялась из-за стола. Поручик, совсем не желавший, чтобы она слушала откровения ротмистра о том, как он окрутил сельскую простушку, вместе с девушкой подался к выходу. После душного погребка свежий ветерок показался чудесным.
– Сергей!
– Я же говорил, что мы еще увидимся. – Поручик уверенно обнял девушку. Он целовал ее и уже не смог оторваться от ее уст.
Но романтическая встреча оказалась рекордно короткой. За спиной послышалось деликатное покашливание. Молодые люди обернулись.
– Прошу прощения, господин поручик, но вас срочно требует к себе в штаб генерал-майор Марушевский, – сообщил вестовой, всем своим видом показывая, что дело не терпит отлагательства, а в противном случае он дождался бы окончания затянувшегося поцелуя.
– Прошу прощения, Элен, – развел руками офицер.
– Что поделаешь, война, – вздохнула девушка.