Посадив всех гостей на такси, я отправил всех по домам. Испытывая обиду за испорченный праздник, подошел к охранникам, сделав справедливое замечание по поводу их безобразной работы, попросил немедленно предоставить мне заведующую. Нетрезвые охранники в свою очередь повели по-хамски, и как это часто бывает у мужчин: слово за слово и скандал перерос в потасовку. Силы были неравные, их было двое и с дубинками. Драка закончилась тем, что меня сдали в вытрезвитель.
Вытрезвитель. Маленькое здание в нашем городке. Хотя мест в нем хватает. Но не в этот день. «Медяк», как говорят в народе, оказался к празднику не готов. В этот день он оказался переполнен павшими защитниками отечества. При приеме в вытрезвитель я потребовал к себе уважительного отношения. Адвокатов, как помню, раньше не просили. Милиционеры оказались очень учтивые и отзывчивые, и потому били меня через папки. Если встретите милиционера с папочкой, знайте, для чего они им нужны. Потом, усадив недалеко от кабинета фельдшера, пристегнули наручниками к батарее. Фельдшерица женщина лет сорока, осмотрев меня, убедилась, что ничего не сломано и синяков нет. «Все в порядке!» — доложила милиционерам.
Не знаю, как в других городах, но в нашем городе, попав в это заведение и получив бумагу на место работы, можно сразу и без работы остаться. В голове хлюпала «Столичная», и умная мысль по спасению никак не приходила. Через какое-то время ко мне подошел пожилой милиционер отстегнул наручник, и увел в другую комнату. Недалеко от него сидела та фельдшерица и читала журнал.
— Как фамилия? — сухо спросил он, приготовившись заполнять протокол.
— Не скажу… — ответил я, не поднимая на него глаз, сидя на стуле с защелкнутыми сзади наручниками.
— А-а-а… ясно… комбинатовский шоколадник! — протянул он.
— Чего? — удивился я.
— Чего… того… деньги гребешь лопатой на своем комбинате, теперь боишься, чтобы не уволили… ничего… другому место уступишь, — ехидничал он, откинувшись на спинку стула. — И не таких заставляли признаваться.
— Да какие там деньги…
— Еще и на талоны жрешь!
— Вам что, талоны нужны? Могу отдать, — ответил я серьезно, без всякого умысла.
Но он почему-то обиделся, треснув меня несколько раз все той же папкой по лицу.
— Галя, глянь на него — издевается, — позвал он фельдшера. Галя, глянув на секунду в мою сторону, отвернулась и стала читать дальше. Она привыкла: таких, как я — здесь много.
— Ты запомни, — начал опять этот гад в погонах, — здесь ты не человек, и делать будешь все, что тебе скажут. Ведь у тебя даже фамилии нет, ты никто… — еще раз папкой шлепнул посильнее.
Когда бьют папкой по лицу это не так больно, просто унизительно, да еще в наручниках.
— Можно воды, — попросил я, страдая от выходящего хмеля.
— Давай фамилию, и потом дам воды, мне некогда с тобой сидеть.
Неожиданно в мою голову приходит мысль, наверное, от воздействия папок. Уткнувшись в пол, начинаю медленно говорить первое, что пришло в голову.
— Женщина! — зову я, и смотрю на нее краем глаза. — Есть место… там никто не живет… даже птиц нет… одни совы летают… там есть нечто такое… это даже нельзя вслух произносить…
— Вы о чем? — она, отставив журнал, смотрит на меня.
— Вы в мистику верите? — посмотрел на нее и произнеся с вызовом.
— Смотря в какую… — заулыбалась, будто я предложил жениться на ней.
— Зря улыбаетесь, знаете, я могу сейчас тут такое устроить, даже в наручниках буду. Не верите…?! Можете позвонить по двум телефонам, и они вам это подтвердят. Мне его не жалко, — киваю в сторону милиционера головой, — мне вас жалко. Как-никак, мать двоих детей.
Сколько у неё детей я не знал, просто чаще всего в таком возрасте у людей действительно по двое. Я попал точно в цель. Она даже чуть вздрогнула.
— Пугать вздумал! — хозяин вытрезвителя, опять влепил мне папкой, на этот раз по голове.
— Коля подожди, — остановила она его, — откуда ты знаешь, что у меня двое детей?
Чувствуя, что игра пошла, и надо либо продолжать, либо нет, решаюсь дальше.
— Знаю… иначе зачем бы я говорил? Я много чего знаю…
— Галь, это наверно из этих… развелось как собак нерезаных, ну как его… экстрасект…