Люди молчали, бросая на нее недружелюбные взгляды.
— Я буду судить преступников сама. Я выслушаю каждого и вынесу свое решение после суда. И вы примете мое решение, понравится вам оно или нет.
С этими словами Гвен развернулась и удалилась, пройдя по длинным коридорам замка в свою опочивальню.
Но заснуть она не смогла. Слишком много эмоций было в этот день: ужас, когда внутри замка началось сражение, внезапная безумная храбрость, побудившая ее сесть на коня и повести в бой своих солдат, страх смерти перед мечом огромного наемника, а потом… боль — и своя, и чужая, которую она видела в подземелье.
Она и сама не знала, что делать с командиром наемников. По закону их следовало повесить, всех до единого — и люди в этом были правы. Но она не могла так поступить. Не могла уподобиться остальным жестокосердным лордам. Ей хотелось мира на своей земле. Ей хотелось справедливости. Ей хотелось, чтобы люди, живущие на ее землях, были счастливы. И чтобы те, кто вздумает еще раз покуситься на ее замок, боялись не смерти. Она хотела бы, чтобы никто и мысли не допускал о том, что на Волчье Логово можно напасть.
Оставив надежды на сон, она облачилась в домашнее платье, взяла свечу и снова спустилась в подземелья. Отыскала утомленного лекаря, которому в этот день перепало много работы — лечить от ран ее выживших солдат, лечить ее саму, лечить командира наемников… А теперь вот куча хлопот с самими наемниками. Старый лекарь посмотрел на нее с укоризной, но не сказал поперек ни единого слова. Гвен молча закатала рукава и принялась помогать его ученикам и монахиням, которые, не делая различий между праведниками и грешниками, безропотно ухаживали за ранеными.
Управились они далеко за полночь. Старого лекаря, который едва передвигался от усталости, увели под руки его помощники. Гвен убедилась, что все сделано, и лишь тогда снова поднялась в свои покои, с трудом удержавшись от того, чтобы не заглянуть к пленному наемнику.
Он чем-то привлекал ее, и она никак не могла объяснить, чем. Убеждала себя, что с ее стороны это простая человеческая признательность за то, что он не убил ее, хотя мог. Но в глубине души она понимала, что это неправда.
Ей хотелось не просто облегчить его участь — ей хотелось смотреть на него. Говорить с ним. Слушать его.
Она не могла даже понять, красив он или нет — настолько разбитым и опухшим было его лицо, особенно после того, как его покрыла широкая повязка, фиксирующая нос, но ей определенно нравились глаза. Светло-серые, проницательные, в них отчетливо читался острый ум.
Ум — вот чего ей недоставало среди прислуживающих ей денно и нощно людей. Она почти не общалась с представителями своего круга, предпочитая добровольное заточение в собственном замке. Она слишком рано поняла, что каждый, у кого есть мало-мальская власть, будет стремиться использовать ее в собственных интересах. Плести интриги против других, звать ее замуж, чтобы укрепить собственное положение, а возможно, и взлететь до невиданных высот, учитывая ее происхождение.
Гвен вздохнула. Да, ей хотелось разговаривать с умным человеком. И Грейв определенно был таковым. Но как раз говорить-то он с ней не пожелал.
Она вздохнула еще раз, вызывая в памяти его образ. Стоило признать — ум был не единственным, что привлекло ее в нем. Он был отлично сложен: она рассматривала его тело и во время допроса, и тогда, когда ученики лекаря обмывали его, хотя сам лекарь был недоволен ее присутствием при этом действе. Обе его руки были развиты одинаково — неудивительно, если в одной он привык держать меч, а в другой молот. Плечи не перекошены и так широки, что латы ему, вероятно, приходилось делать на заказ. Его тело бугрилось мышцами, хотя и было поджарым — очевидно, ему не приходилось смаковать богатые яства на пирах, как ее толстопузому дядюшке.
Гвен смутилась от собственных мыслей, вспоминая, как ее взгляд блуждал по его широким плечам и мощной груди, покрытой старыми и свежими шрамами, когда он сбросил с себя простыню.
Ей нравилось даже то, что он предпочитал не отвечать на вопросы. Он не испугался палачей, готовый даже потерять глаз, а может быть и оба, но не выдать своего работодателя. Весьма странно для наемника — что ему терять после поражения? И даже когда она заговорила его ласковыми речами, он не поддался на ее провокации и не стал говорить ни о ее коварном дядюшке, ни о себе самом. Ее уважение к нему лишь росло, хотя его молчание и разожгло в ней истинное девичье любопытство.