Гвен повернулась на другой бок и подперла щеку ладонью. Что же ей делать с ним? Добиться признания и раскаяния она вряд ли сможет. Казнить вместе с остальными разбойниками? Гвен вздохнула, вспоминая широкие плечи, разбитые губы, кривящиеся в усмешке, и умные, глубокие, спокойные глаза… вспоминая, как дрогнула его рука, занесенная над ней в пылу битвы. Поднимется ли теперь ее рука, чтобы отнять у него жизнь?
Отпустить? Гвен поерзала в своей постели.
А почему бы и нет? На повторный штурм замка он вряд ли решится — ей хотелось в это верить. Пусть идет к дядюшке с повинной и расскажет, что замок взять невозможно. Пусть дядюшка после этого попробует собрать людей, которые согласятся выступить против нее…
Хотя — что ему помешает заплатить новым наемникам? Ее замок был хорошо укреплен, и все же… этот Грейв сумел найти в нем слабое место.
Да, он умен. Было бы неплохо иметь его у себя на службе. Пусть бы вместо того, чтобы разбойничать и творить зло за деньги, использовал свой разум на благо ее замка.
Но согласится ли он?
Гвен снова перевернулась на другой бок.
Слишком уж много она о нем думает.
А завтра… ведь завтра можно его навестить?..
К ночи у Грейва началась лихорадка. Он знал это состояние. Нередко оно начиналось после боя, когда живая плоть оказывалась иссечена железом. Обычно озноб проходил через несколько дней, а при должном лечении и раньше, но он знал, что однажды это может закончиться скверно.
В эту ночь ему приснилась Кристина. Раньше она часто приходила к нему во снах. Иногда просто садилась рядом с ним, укладывала голову ему на плечо и тихо напевала колыбельную — ту самую, которую пела их маленьким детям. В такие ночи ему не хотелось просыпаться, а утром на него тяжким грузом наваливалась тоска, от которой сложно было избавиться.
Но чаще всего сны были иными. Она страдала и умирала на его глазах. Он видел ее отчаяние, слышал ее крики, изо всех сил стремился защитить ее, но ноги, как на беду, были скованы и неподвижны, а бесполезные руки искали и не находили в ножнах меч. Иногда и руки не чувствовались, словно их не было… И тогда он просыпался от собственного крика, в холодном поту, тайком от товарищей утирая скупые слезы.
Со временем Кристина стала приходить к нему все реже, порой вместе с детьми, и он разговаривал с ними. Но в последнее время даже во сне он понимал, что это не по-настоящему.
А этой ночью, после ранения, когда его измученное тело сотрясалось от горячечной дрожи и пылало разыгравшейся болью, его мозг породил странную грезу. Темно-каштановые кудри Кристины в его болезненном видении вдруг перемешались с золотистыми локонами леди Ройз, а сливово-черные глаза любимой женщины вдруг вспыхнули ярким изумрудным светом. В лихорадочном бреду два образа смешались воедино, слились в странном танце — одна кричала от страха и звала за собой, другая утешала, склоняясь над постелью и трогая прохладными пальцами пылающий жаром лоб.
Проснувшись утром и с помощью безмолвного прислужника утолив жажду горьким питьем, которое оставил для него лекарь, Грейв смутно понадеялся, что златовласая красавица снова навестит его, ведь она так и не добилась никаких признаний. Он даже поразмыслил над тем, в чем готов был ей уступить и что поведать, а чего не стал бы рассказывать ни при каких обстоятельствах.
Но она не пришла.
Еще один день и последовавшая за ним ночь стали для него сплошным кошмаром. Болела разбитая голова, болел сломанный нос, невыносимо зудели рваные ссадины, оставленные плетью на его теле, суставы ломило от разыгравшейся не на шутку лихорадки. Он грезил наяву: ему казалось, что он видит перед собой леди Ройз и пытается что-то ей сказать, но она исчезает, оставляя вместо себя расплывчатый образ Кристины.
Третья ночь измучила его окончательно, иссушив мозг тяжелыми видениями, в которых умирала от рук врагов Кристина, умирала от его собственной руки златовласая красавица в сияющих доспехах, умирал он сам — снова и снова корчась в муках, — и почему-то никак не мог умереть…
Днем он думал о ней и гнал от себя дурные мысли. Почему он вдруг решил, что она придет? Может, она уже и думать забыла о нем? Хотя нет, едва ли. Разве забудешь, что треть твоих солдат перебита, когда стенания вдов до сих пор слышны из распахнутых окон?
Быть может, она обдумывает, какую казнь выбрать для него и его выживших людей?
Об их судьбе он ничего не знал. Ни стража, ни прислужники не разговаривали с ним и не отвечали на его вопросы. Эта неизвестность и беспомощность была едва ли не хуже пыток в подземельях.