Рукам действительно стало чуть легче — если можно как-то выразить степень боли, охватывавшей все тело, но теперь заныли колени, приняв вес и соприкасаясь с неровной и твердой каменной поверхностью — похоже, он был в подземелье. Хоть немного переместить ноги не удалось: он был зафиксирован в оковах прочно и таким образом, чтобы поза доставила ему как можно больше неприятных ощущений.
Жестоко болели ребра — при каждом вздохе тело словно пронзали тысячи толстых игл. Сломаны, что ли? Но как? Боль такая, будто по нему потопталось стадо лошадей. Хотя, может так и было — кто знает, что случилось после того, как он мешком свалился с коня?
В довершение ко всему было адски холодно. И мокро. На нем не было никакой одежды, и, похоже, его только что окатили холодной водой.
Безумно хотелось пить. Он попробовал слизнуть с губ капли воды, стекающие с мокрых волос по лицу — вкус воды, смешанной с его собственной кровью, оказался солоноватым.
Но больше всего докучала боль. Боже всемилостивый, тело будто окунули в боль целиком.
В тишине подземелья Грейв услышал собственный хриплый стон.
— Очухался? — беззлобно спросил кто-то, кого он не мог разглядеть.
Ресницы Грейва слиплись от запекшейся крови, веки опухли — он с трудом сумел их разлепить. Сквозь узкую щель между веками он видел лишь пляшущие огни факелов вокруг себя и размытые тени, неясно меняющие очертания.
Одна из теней склонилась над ним, схватила за нависшие над лицом мокрые волосы и задрала голову Грейва кверху. Ее тут же пронзило огненной болью. Воспаленные, заплывшие кровью глаза закрылись сами собой, из сухого и саднящего горла снова вырвался стон.
— Я же говорил, что этому могила пока не светит. Пусть вначале развлечет нас беседой.
— Если он хоть что-то соображает. Как из него мозг не вытек, после такого-то удара, просто диву даюсь.
— Эй! Это ты был у них главный?
Грейв заставил себя разлепить глаза. Пересохшие губы растянулись в насмешливой улыбке.
— Смеется… Боже милостивый, ты посмотри на него! Он смеется! Что я такого смешного сказал?!
Чья-то рука по-прежнему держала его голову за волосы, а другая рука в перчатке из грубой кожи с металлическими накладками с размаху встретилась с его лицом. Губы лопнули, будто спелые помидоры, по подбородку заструилась теплая кровь. Раненая голова буквально взорвалась болью от удара, и Грейв опять не сумел подавить стон.
Гребаный слабак.
Язык несмело скользнул вдоль ряда зубов. Вроде целы. Хотя дальний снизу, похоже, шатается — раньше так не было.
Зубами он всегда дорожил. Лекарь с самого детства приучал его ухаживать за зубами, приговаривая, что взрослому они даются раз и на всю жизнь. Потеряешь — уже ничем не заменишь.
А без зубов плохо. Это он знал.
— Я тебя разучу смеяться, тварь. Назови свое имя! — донесся до его сознания вопль бесплотной тени.
Грейв хотел бы не улыбаться, но просто не мог. Ему подумалось — если он назовет себя собственным прозвищем, не сочтут ли они это насмешкой? *
(*Грейв (англ. Grave)— «могила, надгробный камень».)
Следующий удар сломал ему нос, и на этот раз он громко зарычал и задергался в своих оковах. Боль в плечах и запястьях казалась теперь нежной лаской по сравнению с болью в переносице — походило на то, будто ему всадили нож прямо в мозг. Он бы с радостью лишился сознания, но оно почему-то все еще оставалось при нем.
— Может, он язык себе откусил? — поинтересовалась другая тень, стоявшая чуть поодаль от первой. — Постой, постой, дай проверить…
Первый мучитель отпустил его голову, а второй приподнял за подбородок — почти нежно — и вставил лезвие ножа ему между губ, пытаясь разжать зубы. Грейв решил, что упрямиться глупо.
— Нет, язык пока еще при мне.
Он не узнал собственный голос — хриплый, надсадный, гундосый, отдающий пульсирующей болью на затылке и в переносице.
— Тогда назови свое имя. И попробуй еще раз оскалиться — я начну с того, что отрежу тебе губы.
Грейв рассудил, что его имя не такая уже большая ценность, а губ определенно было жалко.
— Капитан Грейв.
— Капитан? — хмыкнула первая тень. — Какой ты, в пекло, капитан?! Вор помойный — вот кто ты на самом деле!