Судя по уставу другой грамматической школы (мы цитировали его выше), тоже находившейся в небольшом городе, в четвертом классе учитель также пытался «обучать искусству и правилам версификации (если сам был них сведущ)». Стратфорду в этом смысле повезло: Джон Браунсфорд, ставший школьным учителем вскоре после рождения Шекспира, опубликовал собственную книгу латинских стихов. Искусство латинского стихосложения, осложнявшееся непростой просодией этого языка, часто преподавали на примере сравнительно облеченных «Эклог» итальянского неолатинского поэта Джованни Баттисты Спаньоли, прозванного по месту рождения Мантуанцем. В речи Олоферна мы слышим явный отголосок школьных дней Уильяма:
Fauste, precor gelida, quando pecus omne sub umbra ruminat…[87] и так далее. О, добрый старый Мантуанец! Смею сказать о тебе то же, что путешественники о Венеции:
«Venegia, Venegia,
Chi non te vede, non te pregia»[88].
Старый Мантуанец! Старый Мантуанец! Тебя не ценит лишь тот, кто не понимает. До-ре-соль-ля-ми-фа[89].
В старших классах от Шекспира, по всей вероятности, требовали, чтобы он говорил на латыни даже с одноклассниками. Как один из лучших учеников он должен был подавать пример и помогать в учебе младшим, осваивавшим азы; когда же эти азы были освоены, учеба сводилась к переводу, переводу, переводу с латыни на английский, с английского на латынь, и снова, и снова. И всю свою творческую жизнь Шекспир будет переводить и перекладывать источники на родной язык.
© Jonathan Вате 2008, used by permission of The Wylie Agency (UK) Limited
Иэн Уилсон[90]
Стратфордская королевская школа: учителя
Фрагменты книги «Свидетельства»
© Перевод Л. Сумм
Немало времени можно было бы посвятить догадкам о том, какое образование получил юный Уильям в «Новой королевской школе». Сохранилось даже помещение, где он должен был заниматься: «верхний холл» над оружейной Стратфордской гильдии — прежде, пока Генрих VIII не секуляризировал монастыри, это была Гильдия Святого креста. Ныне холл заполнен партами, на которых бесчисленные поколения школьников вырезали свои имена, однако во времена Шекспира парт не было. На гравюрах елизаветинской эпохи ученики, сидя на скамьях, держат книги на коленях; стол полагается только учителю. Следует также заметить, что на этих гравюрах изображены исключительно мальчики. Девочки разве что из самых аристократических семейств получали образование у личного наставника, а в целом предполагалось, что им следует сидеть дома и приобретать необходимые женские навыки под руководством матери.
Скорее всего, основы чтения и письма юный Уильям изучал не в этом сохранившемся помещении. Примерно с четырех до семи лет он должен был пребывать в «малой школе» — обычно в качестве таковой использовалась комната, примыкающая к основному классу, — и заниматься под надзором «абеседария» (младшего учителя). Начинали с «роговой книги», она состояла из нескольких дощечек с ручкой, на каждой дощечке — напечатанная страница: алфавит, затем гласные и слоги, а в заключение молитва «Отче наш». Страницы были защищены тонким прозрачным слоем рога, который в XVI веке исполнял роль современного тонкого пластика. Затем школьники переходили к первым простым книгам: к «Азбуке с катехизисом», которую Шекспир поминает во втором акте «Двух веронцев» («Вздыхаете, как школьник, потерявший азбуку»[91]), и к «Букварю». Здесь же мальчиков учили письму и лишь потом передавали в руки школьного учителя.
Поскольку нам известны имена тех, кто преподавал в «Новой королевской школе» в ту пору, когда там учился Шекспир, естественно предположить, что первым его наставником стал Саймон Хант, молодой человек, приехавший в Стратфорд в 1568 году, через три года после окончания Оксфорда. Практически мы можем быть уверены в том, что именно под руководством Ханта Шекспир приступил к изучению латыни, а поскольку образование в елизаветинскую эпоху было стандартизировано, использовалось, несомненно, составленное в XV веке «Краткое введение в грамматику» Уильяма Лили. Живые воспоминания о радостях этой изнурительной, однако неизбежной зубрежки Шекспир воплотил в сцене из «Виндзорских насмешниц», где школьник Уильям Пейдж дословно цитирует Лили:
[Артикли происходят] от местоимений и склоняются так: именительный единственного числа: hie, haec, hoc[92].
Но Хант преподавал в Стратфорде только четыре года; его сменил другой выпускник Оксфорда — Томас Дженкинс, проработавший в этой школе с 1575-го по 1579-й. И поскольку на эти годы приходится отрочество Шекспира: с десяти до пятнадцати лет, то есть старшая школа по интенсивным стандартам елизаветинского обучения, — вероятно, именно Дженкинс оказал наибольшее влияние на будущего поэта.
Что касается уровня этого преподавателя, нужно сказать, Дженкинс был вполне достоин доставшейся ему роли. А. Л. Роуз и некоторые другие шекспироведы считают его валлийцем, с нежностью угадывая в нем прототип учителя-пастора из «Виндзорских проказниц», у которого «каша во рту вместо английского языка». Но на самом деле Дженкинс родился в Лондоне, а его отец был преданным слугой сэра Томаса Уайта, который основал склонявшийся к католичеству оксфордский колледж Святого Иоанна. Благодаря такому покровителю и, видимо, чрезвычайным способностям Дженкинс сделался в 1566 году бакалавром и членом колледжа Святого Иоанна, а в 1570 году здесь же защитил магистерскую диссертацию. Он явно чувствовал, что его призвание — стать преподавателем, и после окончания университета ходатайствовал о двухлетнем отпуске, «чтобы посвятить себя обучению детей». Он состоял в браке: стратфордский архив содержит запись 1576 года о похоронах его дочери Джоан, а в 1578 году — запись о крещении сына, названного в честь отца.
Таков был человек, который, насколько можно судить, познакомил Шекспира и его товарищей с риторикой по непревзойденной теории Цицерона и Квинтиллиана и учил их практическим приемам составления и произнесения речей. По-видимому, он и пробудил в Шекспире ту неугасимую любовь к Овидию, особенно к «Метаморфозам», свидетельства которой в разных формах встречаются в его творчестве постоянно, от «Тита Андроника» до «Бури». И Дженкинс же, очевидно, привил Шекспиру вкус к историческим сочинениям, образцами которого считались книги Саллюстия и Цезаря.
Подобный круг авторов не вызывает сомнений не только потому, что Шекспир обнаруживает знакомство с их книгами, но и потому, что таков был обязательный набор для большинства регулярных школ елизаветинской эпохи. Требовался лишь хороший учитель, чтобы строки классиков ожили в воображении учеников и, сколько известно, Дженкинс повлиял не только на Шекспира: сын стратфордского торговца тканями Уильям Смит, один из двадцати семи мальчиков, родившихся, согласно записям в городском архиве, в один год с Уильямом Шекспиром, продолжил учебу в колледже Уинчестера, затем поступил в Оксфорд и стал школьным учителем. А сын кожевника с Бридж-стрит Ричард Филд, который был двумя годами старше Уильяма, но также из поколения, учившегося у Дженкинса, отправился в Лондон и занялся изданием книг.
Отъезд Филда хорошо документирован: он покинул Стратфорд и начал долгий путь ученичества в 1579-м, тогда же, когда завершилось пребывание Дженкинса в стратфордской школе, но, когда закончил школу Шекспир (и когда поступил в нее), мы не знаем.
Стивен Гринблатт[93]
Шекспир и Монтень
© Перевод Е. Суриц
Создавая свою трагикомически проникновенную «Бурю», на которую — сейчас, задним числом, по крайней мере, мы ясно это различаем — уже наползает тенью мысль о бегстве в Стратфорд, Шекспир в мыслях, а очень может быть и на столе держал книжку «Опытов» Монтеня. Один из них, а именно «О каннибалах», давно признан источником, которым пользовался драматург.