VIII
Я сидела, подобрав ноги, на своём синем свитере среди жухлых и мокрых из-за вчерашней грозы листьев. В руках у меня был второй том «Анны Карениной». На прошлой неделе я завершила чтение Корта, он был одним из тех редких писателей, в коих особенно нуждаются после поражения; никто не мог сравниться с ним в умении находить благообразные формулировки для самых неблагообразных фактов. Например, французская армия не отступила, а сплотила свои ряды. Внушает надежду, разве нет? Однако лизать немецкие сапоги - значило обладать чувством реальности. Лейтенант Хеглер не без интереса поглядывал на эту книгу, я была уверена, что рано или поздно он спросит разрешения прочесть её. Однако по какой-то причине он до сих пор не упомянул о ней, хотя наверняка заметил, что я принялась за Толстого. Помимо романа я принесла с собой бумагу, карандаш и планшет. В сумке лежал спелый апельсин. Впервые за несколько недель я позавтракала дома. Жанна и Хеглер составили мне компанию. Если последний и удивился моему присутствию, то не подал виду. За столом царило молчание, изредка прерываемое скупыми замечаниями тётушки о несносной погоде. После завтрака Хеглер с мрачным видом предупредил нас о возобновлении обысков и призвал проявить осторожность. «У меня нет причин не доверять вам. Однако если у меня появится хоть малейшее подозрение, - он поднялся из-за стола и, коротко глянув в мою сторону, продолжил: - я должен буду действовать соответственно. Вы понимаете, о чём я?». Жанна кивнула в ответ, поджав губы. Она уже слышала от городских о неудавшейся попытке сил сопротивления взорвать немецкий военный автомобиль у порохового склада. Когда Хеглер прошёл мимо меня, он провёл кончиками пальцев по полированной спинке моего стула. Воспоминания о прошлом вечере рассеялись в утреннем свете, словно дымка. Так легко было поверить, что всё случившееся было лишь выдумкой, глупыми девичьими грёзами о невозможном, о недопустимом. Но одним своим прикосновением, ненавязчивым, но умышленным, Хеглер напомнил мне о мучительном тяготении, которое я испытала вчера, и о его признании. Стыд ли я испытала, когда он поцеловал меня? Или это было смятение? Что за жестокая насмешка судьбы - ощущать себя связанной с человеком, который служил режиму, провозгласившему ненависть, месть и вечную войну как единственный возможный способ достижения мировой справедливости! Верно говорят: зло не всегда является в своём истинном обличии. Но был ли Хеглер злом? Или такой же жертвой противостояния индивидуальной судьбы и судьбы общества, как и все остальные, с той лишь разницей, что он предпочёл поддаться волне, дабы оказаться на её гребне? Да и был ли выбор? Быть убитым или убивать, спасение и преступление, либо короткая борьба и смерть. Не так уж и сложно выбирать, если задуматься. Захлопнув книгу, я убрала её в сумку. Всё равно никак не удавалось вникнуть в смысл прочитанного. Рисовать мне тоже не хотелось, и я решила вернуться домой. Ещё издали я заметила на подъездной дороге несколько машин и ускорила шаг. Мы проживали далеко от центра и не ожидали прибытия солдат так скоро. Вбежав в дом, я замерла посреди прихожей. Боши славились своей любовью учинять беспорядки в домах французов. Сколько радости, сколько удовольствия им приносили горестные вскрики хозяек, лишившихся той или иной ценной для них вещи. Немцы со злорадством размахивали руками, сбивая с полок хрусталь и фарфор, вышибали ногами дверь, пинали стулья и оттоманки. Вокруг царил ужасный беспорядок. Жанна, схватившись за сердце, с безмолвным отчаянием наблюдала за тем, как солдаты обыскивали дом. - Что вы ищите? - спросила я у одного из них. Он как раз вытряхивал верхнюю одежду из шкафа: сдирал плащи и пальто с вешалок и бросал их на пол, прямо под ноги. - Прочь с дороги! - гаркнул он. Я принялась подбирать одежду, а затем свалила её на спинку кресла в гостиной. - Я поднимусь наверх, - сообщила я Жанне, но та по-прежнему хранила молчание. Когда лейтенант Хеглер вселился в спальню моих родителей, я перенесла все их вещи в свою комнату. Сама мысль о том, что немцы могут испортить то немногое, что осталось мне в память об отце и матери, вызывала ужас. Взбежав по лестнице, я вошла в спальню, придерживаясь рукой за стену. Как раз в этот момент на пол рухнула и разлетелась на множество осколков индийская ваза, привезённая дедом из Англии. Я могла поклясться, что она упала не из-за неловкого движения руки. - Прекратите, - едва слышно выдохнула я, бессильно наблюдая за тем, как подушки вытряхивали из наволочек, шторы сдирали с гардины, ящики с бельём вытаскивали из шкафа и отшвыривали их в сторону. - Прекратите немедленно! - уже громче повторила я и метнулась к трюмо. Один из солдат намеревался смести всё с него на пол. Меня не волновала судьба стеклянных бутыльков духов, баночек с кремами и тальком. Я не хотела, чтобы разбилась стеклянная рамка с фотографией моих родителей. И когда немец занёс над ней руку, я, не отдавая себе отчёта в своих действиях, вдруг толкнула его. Он развернулся, в тёмных глазах его вспыхнула злость. Сняв с плеча ружьё, он взвёл курок и направил на меня ствол. Все замерли. Не отрывая взгляда от дула ружья, я начала пятиться. Солдат прорычал что-то по-немецки и сплюнул на пол. Он шагнул вперед, и ружьё уперлось мне в грудь. Я медленно подняла руки. В комнату вошёл ещё кто-то, но я не могла оглянуться, боясь отвести взгляд от немца и его оружия. Внезапно все солдаты вытянулись по струнке и щёлкнули каблуками. - Что здесь происходит? - неожиданно высоким и сильным - к моему удивлению, ясным и звонким, как рожок горниста, голосом спросил Хеглер и остановился позади. Солдат, направивший на меня ружьё, опустил его, а затем накинул на плечо. Я почувствовала, как моя спина расслабилась, и дышать сделалось легче. - Обыск, господин лейтенант, - ответил один из рядовых, что стояли поодаль. - Приказ майора Циммерманна. - О приказе мне известно получше вашего, - холодно заметил Хеглер. - Вы направили своё ружьё на хозяйку дома, - очевидно, он обращался к солдату, замершему напротив. - Вы обнаружили что-то из списка предметов, запрещённых к хранению и использованию? - Нет, - отозвался рядовой. - Девушка препятствовала обыску. Хеглер поравнялся со мной. Он окинул взглядом разгромленную комнату и его подбородок напрягся. - Так это она учинила здесь беспорядок? И во всех остальных комнатах? - Нет, господин лейтенант. Однако, при всём уважении, трудно провести тщательный обыск, соблюдая аккуратность. И гражданским лицам было велено оказывать всяческое содействие, - рядовой окинул меня презрительным взглядом. - Я не собирался стрелять, я намеревался лишь припугнуть девчонку. - Что же, тогда это может считаться вашим единственным достижением за сегодняшний день, раз вы ничего не нашли. Можете быть свободны, - объявил Хеглер. Солдаты отдали ему честь и торопливо покинули мою спальню. Хеглер отправился следом. Я не двигалась ещё несколько секунд, а затем осторожно опустилась на колени и принялась собирать осколки индийской вазы. Хрустальная шкатулка также оказалась разбитой, как и прикроватный светильник и малое переносное зеркало. Но фоторамка уцелела. Моими стараниями. И только сейчас я осознала, что натворила. Руки мои затряслись, осколки в ладонях начали позвякивать. Толкнуть немца - уму непостижимо! Он мог - действительно мог - пристрелить меня только за то, что я посмела оказать ему противодействие. Фото можно было вставить в другую рамку, а вот возобновить оборванную жизнь не представлялось возможным. Я услышала стук каблуков, но не стала оглядываться. Хеглер вернулся в мою комнату. Он приближался медленно, словно раздумывая над чем-либо. Вероятно он оглядывал мою спальню, ведь ему никогда прежде не доводилось бывать здесь. Затем заскрипели его сапоги, и он опустился рядом. - Бросьте осколки, мадемуазель, - мягко произнёс он. - Вы пораните свои ладони. - Затем он добавил по-немецки: - Ваши нежные руки. Я мотнула головой, упрямо продолжая собирать осколки. Может быть, вазу можно было склеить? Нет, куски были слишком мелкими. Хеглер обхватил пальцами мои запястья. - Принесите веник и совок, - он аккуратно стряхнул осколки с моей раскрытой ладони. Я не стала одёргивать руку. Силы будто бы оставили меня. Гнев и страх уступили место усталости и апатии. Я качнулась и привалилась к нему, опустив голову ему на плечо. Мы долго молчали, прислушиваясь к звукам, доносившимся с первого этажа. Вероятно, Жанна уже принялась наводить порядок. Хеглер замер и, казалось, даже не дышал. «Вы думаете, что не говорите со мной. Но вы говорите», - вспомнились мне его слова. Теперь я понимала, что он имел в виду. Мне на память пришли и другие слов