VI
Я откупорила бутылку вина, поставила пластинку и завела граммофон. Гостиную наполнил бархатный голос Мистенгетт. Шёл дождь, сильный, ровный и настойчивый, он создал в доме атмосферу холода и неуюта. Растопив камин, я протянула к огню руки, чтобы отогреть их - и это в сентябре месяце! Музыка, треск поленьев, шум дождя за окном усладили мой слух, в голове зашумело от вина. Волнение отступило, слёзы высохли, сердце успокоилось. Не было ничего, чтобы могло бы уберечь меня от неотвратимо надвигающейся развязки. Жанна ушла сразу после ужина, бросив на меня обеспокоенный взгляд. «Всё ли в порядке, дитя?» - спросила она, и мне пришлось против воли улыбнуться и солгать. Снова солгать. Прежде я не выносила ни молчания, ни лжи, но для юных и горячих сердец, каким было и моё, настали нелёгкие времена. Великие заблуждения и смерть царили повсюду. Ложь и вынужденное молчание. На смену отчаянию пришло смирение. Накинув на плечи шёлковый платок, я выглянула в окно. За домом был сад - сейчас облитый лунным светом - и чернеющий вдалеке лес. Если мне суждено раз и навсегда покинуть родные края, исчезнуть, словно меня никогда и не было, то разве так трудно было небу повременить с дождём, а дню - с закатом? Почему бы осеннему вечеру не дыхнуть в мою сторону ласковым теплом? Почему бы розам снова не распуститься, а листве опять не зазеленеть? По-прежнему не было слышно ни канонады хлопков петард, выпущенных в честь праздника, ни раскатистого грома взрыва. Я знала - это недобрый знак. Нельзя быть связанной солидарностью с пленной страной и в то же время сочувствовать тем, кто её пленил. Эта пугающая раздвоенность, смятение чувств всегда приводили к трагедии. Я понятия не имела, откуда мне было это доподлинно известно, может быть, из книг, а, может быть, потому что всякая женщина, даже самая молодая, обладает кошачьей догадливостью. Я отошла от окна и поставила пустой бокал на стол. Как хорошо, что Жанна ушла. От её проницательного взгляда ничего бы не укрылось. К тому же, она тоже обладала той самой догадливостью. Она бы мигом меня раскусила и выудила все ответы. Когда я вышла в тёмную прихожую, пахнущую погребом, послышался шум подъезжающего автомобиля, затем тихий звон шпор. Раздались знакомые, неровные шаги. - Доброй ночи, Бруно, - я услышала глухой, с певучей интонацией голос Хеглера и юркнула обратно в гостиную. Рокот двигателя стих. Я впилась пальцами в ладонь. Он не собирается везти меня в комендатуру для допроса? Хеглер распахнул дверь, прошёл по коридору и, наконец, остановился на пороге, такой прямой и чопорный, что я невольно усомнилась, тот ли это человек был передо мной. Он стоял, слегка расставив ноги, с безжизненно опущенными вдоль тела руками и с таким холодным, предельно бесстрастным лицом, что, казалось, будто бы его покинуло всякое чувство. Затем глаза его ожили, они задержались на мгновение на граммофоне, а после остановились на мне. - Кто-то установил в машине постовых бомбу, - будничным тоном сообщил он. - Рядом с пороховым складом.