Не успели бойцы опомниться, народ из ям, из сараев полез: старухи да дети малые. Да какой народ! Двух десятков не набрать! Навзрыд рыдали: дождались! Детишки солдатам на шеи кидались — не оторвать.
Политрук — мужик в возрасте — командиру, что годами помоложе, сказал:
— Ты, давай, вперёд иди, гони этих собак в хвост и гриву! А мне взвод оставь: похороним товарищей. Потом нагоним. Не отстанем.
Так и порешили.
Кто остался, разделились: одни могилу копать принялись — братскую, другие трупы с виселиц снимать стали. До десятой виселицы дошли… и — ахнули! В сугробе, так метелью занесло, что и не видать, ещё одна — одиннадцатая! Махонькая! Кто на ней — за снегом не разобрать.
— Ироды! — простонал кто-то из солдат. — Неуж и дитя не пожалели?
Начали сугроб раскапывать, а на виселице… кот. Обыкновенный.
Серый. В полоску тёмную тусклую. Таких по деревням нашим — десятками ходят. А этот… В струнку вытянулся — холодом свело. Пасть оскалил — в смертных судорогах. И на тельце — не на верёвочке — на колючей проволоке, так что в кожу колючки железные впились, тоже табличка.
«Партизан».
Как? Что? Почему?
Тут деревенские, особенно дети старались, и поведали.
Зимним днём солдат немецкий на дороге мёртвым оказался. А у фашистов как? За одного своего — десять советских. Вот заложников и повесили: трёх стариков — всех, кто из мужиков в деревушке оказался, да семь женщин. Ну, а Ваську, кота…
Когда фашисты казнь свершили, обедать собрались. Кухня у них полевая была — большая, каши в ней или чего другого — на сто животов, а то и больше. Повар в передничке накрахмаленном черпаком командовал: откроет котёл, помешает, попробует. Соли добавлял, да ещё чего. Тут Васька и выскочил.
В деревне давно живности никакой не было. Как фашисты пришли, сразу всех коров, коз, свиней да куриц переловили. Потом собак перестреляли. Мыши, и те пропали — никогда такого не было, а вот: пропали. Так Васька где-то одну и сыскал да придушил. И, то ли порадоваться, то ли похвастаться, с собой на кухню фашистскую притащил.
Когда повар немецкий в очередной раз котёл открыл, чтобы черпаком варево помешать, Васька и угадал. Заскочил на котёл и мышь из пасти — в варево: нате вам, гады, мясо наше, жрите!
Что тут поднялось! К кухне давно уж очередь из фашистов стояла, ждали, когда поесть доведётся. А тут — на тебе! — диверсия!
Кто из них первым: «Партизан!» — завопил, понятно, не разобрали. Кинулись все за котом, ну и поймали.
Кричал Васька, царапался — троим или четверым фашистам морды в кровь изодрал, другим руки исполосовал; разозлились оккупанты. Виселицу быстрёхонько соорудили, ну и… Повесили Ваську.
Проволокой табличку прикручивали — стонал кот, и на верёвке долго дёргался — жить хотел.
…Уходя за своими товарищами, бойцы с политруком залп из винтовок дали. Свежей земле поклонились, поклялись: идо Берлина добраться, и Гитлеру шею свернуть. И ушли. На запад.
Могила братская хорошая получилась, ладная: с деревянным столбиком, на котором имена всех погибших записали, со звездой, из консервной банки вырезанной, — над столбиком поставили.
Когда уходили бойцы, политрук парадным строем их по дороге провёл. Руку к шапке вскинул, красноармейцы последнюю честь погибшим отдали: братской могиле — большой, и ещё холмику маленькому. На нём тоже столбик стоял. И надпись имелась — химическим карандашом, чтобы долго не смывалась: «Васька-партизан». И дата гибели: «Январь, 1942».
…И вот что интересно: сколько лет прошло, и деревни той не стало — жителей в село соседнее перевезли (потом кто старый — сами померли, кто помоложе, дальше разъехались), и из могилы братской тела на большое кладбище перенесли (там теперь никого не сыскать), и дороги той нет — лес на том месте густой, от могилки маленькой следа не найти, а след-то всё-таки остался. В памяти. И пусть не все помнят, но есть. Помнят.
ТАКАЯ ЭКОНОМИКА
Рассказ
Орудий на батарее не осталось. И людей — по пальцам пересчитать. Большинство — раненые, некоторые не по одному разу.
Немцы готовились к очередной атаке. Только что, отбомбившись, улетели на запад их самолёты. Но продолжали скрипеть миномёты — и земля плевалась камнями и пылью.
Политрук, пригибаясь, прячась за скальные обломки, ныряя в неглубокие окопчики и щели, оббегал позицию:
— Стрелять — точно! Последний патрон — себе! — Спросил, к Жорке в расщелину заскакивая: — Сколько у тебя патронов?
— Два! — отозвался лихой моряк.
— Один — врагу, другой себе! — резанул политрук. — Советские бойцы в плен не сдаются!