Там, где раньше был второй подъезд, она нашла обгоревший сухарь. Полизала его и поняла: без воды не то что его — ничего съесть не сможет. И вспомнила: в подвале оставался бидончик с водой.
В подвале ей пришлось узнавать. И она узнала.
Вовку она узнала, потому что он был самым маленьким. Шуру — потому что она была немногим выше брата. Со взрослыми оказалось сложнее. Их тела обуглились, и от одежды ничегошеньки не осталось.
И вода в бидончике выкипела. Почти вся. Почти. На дне осталось чуть-чуть. С чёрными хлопьями. Хватило на полтора глотка. Но после этого съелся сухарь.
А в соседнем доме — в таких же развалинах, что и её дом — она нашла несколько печёных картофелин.
Потом она догадалась, что на её кладбище можно обойтись без крестов — почистила несколько обломков половиц и угольками на каждом куске дерева написала нужные слова; спасибо маме, она научила её буквам — готовила к школе.
На кладбище появились памятники — из половиц. Она втыкала их в землю, в холмики: МИШКА, ДАША, РОЗА, КОСТИК, ВОВКА, ШУРА, СОСЕДИ…
День и ночь в городе гремело и свистело — во все стороны летали снаряды и пули. Она привыкла не замечать этого.
В соседних домах она нашла ещё немного еды: крупу, пару банок с консервами, полусгнившую морковь. В обломке стеклянной банки оказалось чуть-чуть воды. Потом ещё столько же она нашла в чудом уцелевшем чайнике.
Разрасталось кладбище. Появились памятники с табличками «ЧУЖАЯ КУКЛА», «ЧУЖОЙ КЛОУН», «ДВЕ ТЁТИ», «КОШКА»…
А потом она перестала находить еду.
А потом — воду.
А потом у неё совсем не осталось сил.
…Осенью, когда было уже холодно, сквозь артиллерийский гул и ружейную стрельбу она услышала шум шагов. И кто-то остановился над её ямой.
Она открыла глаза и увидела закопченное мужское лицо, склонившееся над ней.
— Ты кто?
— Пашка.
— Он или она? — не понял военный.
— Прасковья, — пояснила она.
— И что ты здесь делаешь?
— Умираю, — спокойно ответила она. И попросила: — Вы мне памятник сделайте, напишите на нём моё имя. — И повинилась: — Я уже не могу.
ПРО ВОЙНУ
Рассказ
К вечеру стихло.
— Угомонились фрицы, — сказал Сашко, подбросив в печку очередной кусок дерева.
— До утра теперь, — добавил вслед за механиком-водителем стрелок-радист «тридцатьчетвёрки» Емельянов.
Ещё один член танкового экипажа, заряжающий Савельев, промолчал. Он был занят более других: чистил рыбу.
Ещё с утра над небольшой железнодорожной станцией стояли дымы. Грохот орудий и пулемётная стрельба забивали слух. И — пахло гарью.
Снаряды падали то тут, то там. Крушили станционные пакгаузы. Рушили и без того худые дома. Попадали и в речушку, что текла неподалёку.
В общем, к вечеру, когда стрелковый батальон, усиленный танковым взводом, выбил-таки фашистов со станции, глушёной рыбы хватило на всех: и пехоте, и орлам из коробочек.
Коробками пехота называла «тридцатьчетвёрки». Орлами стали танкисты в устах пехотного комбата. Он же, командир батальона, распорядился выделить уцелевшие дома танкистам. Для ночлега.
Перекосившаяся дверь неожиданно скрипнула.
— Чёрт! — вздрогнул Сашко и замахнулся поленом. — Напугала, шалава!
Грязная беспородная псина, сунувшаяся было в дом, попятилась.
— Ух! Ух! — заухал Емельянов и захлопал в ладоши, прогоняя собаку. — Пошла, пошла!
— Да вы чего, мужики? — неожиданно произнёс Савельев с такой укоризной в голосе, что Емельянов смутился.
— А чего она? Больная, поди. Вон, шерсть так и слазит. Да хромает ещё.
— И напугала! — механик-водитель по-прежнему держал в руках полено.
— Эх, вы! — вздохнул Савельев и, прихватив с собой самую крупную рыбину, вышел из дома.
Вернулся он через несколько минут. Вместе с собакой.
— Не бойся!
Псина виляла хвостом.
— Сейчас всю рыбу у нас… — начал, было, и недоговорил Емельянов.
— Дурак ты! — незлобно ругнулся Савельев.
Собака смотрела не на рыбу. Она пыталась ласкаться к заряжающему. Пыталась тереться о его бок. Припадала на больную лапу.
— Может, жила здесь. Может, хозяева её здесь обитали, — Савельев дочищал рыбу, тянулся к луковицам, найденным в доме; уха обещала быть что надо.
— Что-то не замечал я за тобой доброты такой, — Емельянов подозрительно косился на псину. — На прошлой неделе фрица пленного кто кокнул?