Тихон с облегчением выдохнул — не осудили, кашлянул, ответил:
— Закурю! — Полез в распахнутый кисет, взял предложенный на самокрутку клочок газеты. — Отчего ж не закурить!
— Ты ведь в колхозе бухгалтером работал, — издалека начал Баранов.
— Не! — мотнул головой Тихон. — Счетоводом. Да чаще по бригадам помогал — то на овощах, то плотничал.
— Но писать-то умеешь! — сержант улыбался. Улыбался как-то виновато. — Тебя ж печатали!
— Так это… — вспомнил Тихон свои общественные обязанности селькора. — То, как председатель скажет, то и писал.
— В газету ведь, — уточнил Баранов.
— В газеты, — поправил Тихон.
— Ну, тогда вот что, товарищ красноармеец, — перешёл сержант на официальный лад и… сбавил. Опять к душевному разговору вернулся. — Некому больше. А надо. Письмо написать. Родным Зубова. Оно, конечно! — Баранов нервно курнул свою самокрутку, выпустил изо рта и носа чадный дым: — Оно… похоронку им пришлют. Это как положено. А вот письмо бы… Знаешь, такое, что не от шальной пули…
— Так я… — развёл руками Тихон. — Я ж его толком и не знал. И про домашних его…
— Жену Анной звать, — выдохнул сержант.
«Надо же, как мою!» — подивился про себя Тихон.
А сержант продолжал:
— Детей у них трое: Семён, Владимир, Татьяна. Работал в лесхозе — лес валил. Сибиряк.
«Сколько знает!» — приподнял брови Тихон, и от Баранова не ускользнуло это движение.
— Плох тот командир, что своих солдат не знает! — пояснил сержант. И опять виновато улыбнулся: — Ты в землянку мою сходи. Я здесь побуду. А там Петька с Зарифом. У Петьки тетрадь и карандаш.
Уже уходя, Тихон обернулся к Баранову, махнул рукой в сторону поля:
— Там справа бугорок небольшой, поглядывать надо. Как бы не подползли туда. Немцы.
— Хороший ты солдат, Тихон! — прицокнул сержант. — Серьёзный. Я за тобой погляжу ещё немножко, да может, перед ротным… на отделение порекомендую. Командиром!
Вслух Тихон ничего не сказал, а про себя выдал: «Ну да!» Шагал по траншее и чувствовал, как голова наливается жаром — краснеют уши, лицо, даже шея.
…Петька, а на самом деле Уразбек, как и Зариф, татарин, виновато развёл руками, когда Тихон забрался в землянку:
— Так-сяк думал, ничё не пишется! По-своему хорошо думается, а по-русски — на бумагу не ложится.
— Давай уж! — выдернул у него Тихон бумажный листок. Забрал и карандаш, почти новый, оставшийся от прежнего командира взвода — младшего лейтенанта.
Самодельная лампа, сделанная из гильзы от патрона крупнокалиберного пулемёта, чадила, но свет давала относительно ровный.
Столом Тихону служил патронный ящик.
Строчки ложились на листок аккуратно, с мягким наклоном вправо:
«Здравствуйте, уважаемая Аннушка.
Пишут Вам и Вашим деткам — Семёну, Володе и Танюше — боевые товарищи Вашего мужа красноармейца Зубова. Писать долго не позволяет боевая обстановка, так как находимся мы на самом переднем крае, но не написать нам нельзя, потому как многие из нас обязаны Вашему супругу своими жизнями».
— Не совсем верно, но красиво, — заглянув через плечо Тихона, заметил Петька.
Зариф, обнимая левую руку — раненую и перевязанную — правой, сидел на корточках в дальнем углу, у печки, качал головой и мурлыкал под нос какую-то непонятную мелодию.
— Цыть! — отогнал Петьку Тихон. — Не мешай!
«Был Ваш супруг человеком замечательной души, настоящим боевым товарищем. Рядом с ним каждый чувствовал себя как за каменной стеной. Помогал всегда чем мог: и делом, и словом, и махоркой последней».
— Не курил он вовсе! — заметил Петька, вновь подкравшись к Тихону.
— Цыть, я тебе сказал! — повысил на него голос Тихон, но замечание принял.
«Курить он, конечно, не курил. Но поскольку махорку у нас выдают всем и исправно, то делился ею с курящими и ничего в обмен не требовал: ни хлеба, ни сахара. А уж как рассказывал хорошо про Вас и Ваших с ним деток! Как вспоминал Сибирь с её лесами и землёй! И про лесхоз рассказывал — всех туда после войны звал. И мы, кто жив останется, обязательно приедем: поклониться Вам за Вашего мужа. То, что мы фашистов победим, не сомневайтесь. Победим! И отмстим за вашего мужа, нашего боевого товарища, обязательно».
— Верно пишешь! Ой, верно! — Петька, стоя за спиной Тихона, качал головой, поджимал губы. — Ой, мы им!..
Цыкать на него Тихон не стал, продолжил писать:
«В последнем своём бою красноармеец Зубов стоял на рубеже обороны до последнего дыхания. До последнего патрона бил ненавистного всем врага. И погиб в бою как герой, ни пяди земли не уступив фашистам. Рядом с ним были ранены его товарищи, но огнём своей винтовки прикрыл ваш муж, Аннушка, их жизни. И пусть Вы и детки Ваши лишились супруга и отца, но знайте: погиб ваш муж и отец ради вас, чтобы вы могли жить и помнить, каким замечательным человеком был красноармеец Зубов».