— Чего — два огурца? — переспросил Семён Несторович. И потребовал: — Ну-ка, объясняйте!
— Да мы играем, — робко начал Николашка. — В войну.
— Ага! — согласился Семён Несторович. — А огурцы причём?
— А у нас Гитлером никто быть не хочет, — хмуро пояснил Минька.
— Колька мне предложил два огурца, чтобы я за фашистов воевал, а он нашим будет.
— И? — спросил счетовод, будто не понимая сути.
— Так я Гитлером быть не хочу! — Минька всё ещё был сердит на друга и этой злостью плеснул на взрослого человека.
— А играть хочешь? — усмехнулся Семён Несторович.
— Хочу! — качнул головой Минька.
— А со мной играть будете? — вдруг спросил счетовод. И, воровато оглянувшись, сбавил голос: — У меня полчаса времени есть. Могу помочь.
— Правда? — в голос не поверили своему счастью мальчишки — забыв о ссоре, которая минутой раньше могла переродиться в вековую вражду, весело глянули друг на друга.
— Правда! — усмехнулся Семён Несторович. И скомандовал. Николашке: — Неси огурцы.
— З-зачем? — вытаращил тот глаза.
— Вам же нужен тот, кто против вас будет? — пожал плечами счетовод. — Ну, вот. Я Гитлером и буду. За два огурца.
Минька открыл рот, а Николашка вдруг сорвался с места и чесанул в огород, и вернулся — быстрее пули. В протянутой к счетоводу ладошке лежали два некрупных — зелёных и пупырчатых! — чуда.
Минька шумно втянул носом воздух:
— Пахнет-то как!
Семён Несторович, поднатужившись, перемахнул забор, прошагал к пацанам и сгрёб с Николашкиной ладони огурцы. И сунул в рот — один за другим: Хрум-хрум! Хрум!
— Хороши! — хлопнул он затем себя по животу. И расплылся в улыбке: — Ну, играем? — Визгливо вскрикнул: — Хенде хох! — И — за-коверкал язык: — Вы от меня тикай! А я вас — плен! Пуф! Пуф!
Ребята остались на месте. С открытыми ртами.
— Вы чего? — пожал плечами счетовод. — Ногами к земле приросли?
Минька, не говоря ни слова, глянул на Николашку и кивнул головой в сторону взрослого:
— А?
— Ага! — без слов понял тот друга. И подвёл итог: — За два огурца Родину предал!
— Чего-о? — протянул счетовод. — Идите-ка вы! — Он сердито сплюнул: — Родину!.. Дураки вы! — ругнулся он и ушёл. Уже через калитку, а не через забор. — Мелочь пузатая!
…К вечеру вся деревня знала, что Семён за два огурца согласился стать Гитлером.
Возвращаясь домой из колхозной конторы, Семён Несторович всякий раз приподнимал кепку, покрывавшую голову — приветствовал стариков и старух, попадавшихся ему на улице: «Наше вам!» — и всякий раз встречал в ответ тишину и тяжёлый, не лишённый злобы, а то и вовсе ненависти, взгляд.
…Николашка встретил мать с вицей в руке — протянул вицу, сам спустил штанишки и повернулся спиной, наклонился, подставляя зад:
— Я огурцы у тебя… Того… Два… Бей!
И впервые в жизни его не тронули.
А Семён уехал из деревни к осени — испросил разрешение у председателя, якобы на учёбу, и уехал; и до того у него с людьми особо не ладилось, а после огурцов Николашкиных и вовсе будто врагом всем стал.
Я БЫЛ БЫ ГИТЛЕРОМ
Рассказ
Весна сорок четвёртого оказалась доброй. За зиму в деревне никто не умер, и ни одной похоронки не пришло с фронта. Санька радовалась, что все её оставшиеся подружки живы: и Клашка, и Тонька, и Зойка-мелкая. В прошлом году она по весне шибко ревела, когда Зойку-большую на кладбище свезли, когда Дуньку схоронили — от голода они так, не выжили. И взрослых много умерло, даже последнего мужика не стало: дед Илья по февралю за сеном в соседнюю деревню ездил, а валенок нет, на ногах сапоги старые — вот и простыл, горячка его свалила. А нынче, хоть и морозило, хоть и вьюжило, хоть и коровы на ферме доиться меньше стали — а всё равно хорошо: душа чему-то радуется и ничего с ней не сделать!
На ферме, на задах овраг. К концу марта снег в полях на убыль пошёл, а в овраге — нисколечко. По вечерам, когда свободная минутка, вся ребятня деревенская за фермой собиралась. Прыгали. В снег. Он не первый — лёгкий да пушистый, последний — липкий да хватучий. Прыгнешь с оврага вниз солдатиком — руки по швам — и аж сердечко замирает: а ну как останешься в овраге навсегда! В снег-то по грудь улетаешь, а то и по шею — так обхватывает, не пошевелиться. Пока кто другой не откопает — сам не выберешься. Потому и ходили кучей: один другого выручал.
Все знали: прыгать по очереди надобно, а тут — видать не одной Саньке радость разум затмила — все ухнули! Да хорошо-то как! Девчонки — из-за веса мелкого — по грудь, парни — чуть ли не по горлышко!
Сперва, конечно, хохотали — дурачились. После загрустили. Подёргались в надежде, что снег объятья ослабит — наоборот вышло: ещё глубже ушли. Кричать стали, да овраг глубокий, крики до фермы не долетают.
Николка, как самый старший, решил:
— Хватит орать! Силы только тратим. Подождём.
— Чего подождём? — Санька не поняла.
— К ночи нас хватятся, искать пойдут. Куда? Ну, сначала по домам пройдутся, а потом сюда — куда больше? — Николка разъяснил.
— А-а! — Санька протянула. Затем испугалась: — А мы не замёрзнем, как дед Илья?
— Скажешь тоже! — Гришка, младший брат Николкин в разговор встрял. — Дед Илья как замёрз? Он же полем ехал! Его ветрами ознобило[30]. А мы в снегу! Снег — он тёплый, если в нём не дёргаться. Озимые[31] под снегом вон как вызревают! А медведи по берлогам… Живут же!
— А если медведь сюда придёт? — Зойка-мелкая перепугалась.
— Скажешь тоже! — Петька, брат её, захохотал. — Медведь! Медведи зимами что делают? Спят! Это только волки…
— Ой! Волки! Ой! — Тонька с Клашкой заойкали. — А если они сюда придут? Что делать?
— Не орать! — снова Николка слово взял. И разговор в сторону увёл: — Давайте лучше про другое говорить.
— Про что? — Санька зубами клацнула — то ли от холода, то ли от страха. — Да и сколько говорить? И когда нас искать пойдут?
Николка запрокинул голову, глянул на тёмное небо:
— Когда пойдут, тогда и пойдут. Не боись, не замёрзнем! А поговорить…
— Эх! — вздохнул Гришка, опять перебив брата. — Если бы я мог, я бы лётчиком стал. Гастелло! Я б самую большую колонну фашистов выбрал, и как шарахнул бы в неё самолётом!
— Насмерть?! — ахнула Тонька.
Санька знала, что Гришка ей нравится, поэтому тихонько — про себя — фыркнула.
— Ну, почему — насмерть? — солидно произнёс Гришка. — Я бы успел на парашюте, в лес.
— И упал бы неудачно, и ногу бы сломал, — повела свою мысль Тонька. — А я бы медсестрой была, и тебя нашла бы, и ногу бы твою перевязала, и сто тысяч вёрст на себе до наших несла! И вынесла бы!
— Это хорошо! — усмехнулся Гришка. — Только это не ты бы меня несла, а я тебя!
— Почему это? — изумилась Тонька.
— Так ты бы замёрзла и ноги-руки отморозила, а бы тебя на спину взвалил, и сам бы до наших донёс! — гордо заявил Гришка. — Я бы и со сломанной ногой…
— Да ну! — перебил ребят Петька. — Лётчик! Медсестра! Вот я, если бы мог, я бы Ворошиловым был! Я бы одну армию на фашистов слева, другую — справа, третью…
— Мелко плаваешь! — не дал договорить Петьке Николка. — Вот если бы я мог, я бы Сталиным стал! Я бы армии Ворошилова на фрицев с юга, Будённого — с севера, а Жукова — по центру. А потом бы Черчиллю позвонил и сказал бы: «А ну, давай уже второй фронт! А не дашь, я по тебе „катюшей“ ка-ак жахну!»
31
Озимые — зерновые культуры (пшеница, рожь, др.), которые сеют в конце лета — начале осени (под зиму, под снег).