— Ради бога, чему ты смеешься? — спросила она.
Но я продолжал хохотать и не мог остановиться. Это, без сомнения, была истерика, и я с трудом взял себя в руки. Успокоившись, я схватил котелок, чтобы пойти за водой.
— Постой! Прошу тебя: не уходи, не оставляй меня одну.
— Не бойся, я вернусь быстро.
— Поверь, мне не хочется пить.
— Захочешь потом.
Я ушел. Недавний мой смех напугал меня. Не означает ли это, что в моей голове что-то нарушилось? И куда это я направляюсь? Ведь в болоте лучшей воды все равно не найдешь. Я просто чувствовал потребность двигаться, делать что-нибудь.
Я шел по болоту, пока не очутился на его краю, обращенном в сторону городка. Здесь начинались поля. Часть их была уже убрана, другая так и не была засеяна из-за войны. В сухой земле ничего нельзя было найти для еды. Ни тыквы, ни картошки, ни свеклы. Я со злой яростью смотрел на уходящее вдаль ровное, без единой возвышенности, поле, равнодушное и черное. Оно не хотело накормить меня. Я почувствовал ненависть к этому полю, на котором ничего не было, кроме сорняков. И так, глядя вдаль, через поля, на расстоянии километров двух я заметил колодец.
«Хоть чистой воды из колодца принесу ей», — подумал я и, не раздумывая, отправился в ту сторону.
Но шел я не напрямик, а в обход, держась как можно ближе к болоту, чтобы в случае опасности скрыться. Из-за этого мой путь до колодца длился долго. Колодец оказался не в поле, как я решил сначала, а около проселочной дороги, которая вела в городок.
Я ведром достал воды, чтобы утолить жажду. Кажется, никогда в жизни я не пил такой вкусной воды. Я пил, пока мог, потом наполнил котелок и хотел уже тронуться в обратный путь, но не удержался от искушения. Я снял свой разодранный френч и рубашку и начал умываться. Непередаваемое блаженство! Столько времени быть грязным и наконец иметь возможность умыться, лить на себя холодную воду, растираться ладонями, потом снова поливать себя водой, притом лить сколько хочешь чистой холодной воды.
Я плескался долго-долго, потом опрокинул на голову целое ведро воды. Когда же я выпрямился и, счастливый, открыл глаза, то увидел, что передо мной, на расстоянии не более трех шагов, стоит гитлеровец и смотрит на меня.
«Откуда его черт принес, с неба, что ли, свалился?» — подумал я, скорее обозленный, чем напуганный. По-видимому, удовольствие от умывания было столь велико, что я не смог резко перейти от одного душевного состояния к другому, совершенно противоположному. Ответ на свой вопрос я получил тут же, когда увидел прислоненный к дереву велосипед. К багажнику было привязано ремнями нечто вроде сумки из новой светлой кожи. Поскольку я был раздет до пояса, у меня промелькнула надежда, что гитлеровец не понял, кто я такой. Но эта надежда длилась только одно мгновение. По его взгляду я определил, что он все знает. Гитлеровец смотрел на меня и ухмылялся, и из его ухмылки я понял, что ничего хорошего ждать мне от него не приходится. Особенно потому, что он взял наизготовку карабин, который до этого нес на ремне.
«А Милада? — мелькнуло у меня в голове. — Что она будет делать? Что она подумает, когда увидит, что я не возвращаюсь? Она, конечно, подумает, что я ее бросил». Мысль об этом помогла мне не только обрести спокойствие, но и найти в себе силы и энергию, чтобы не попасться в ловушку.
Немец ухмылялся. Ну что ж! Притворившись, что не понимаю его ухмылки, я улыбнулся ему и поздоровался. Потом спокойно достал еще одно ведро воды и, держа его в руке, чтобы немец подумал, что я предлагаю ему попить, сделал шаг к нему и в следующее мгновение изо всей силы выплеснул содержимое ведра ему в лицо. Это произошло молниеносно. Когда ослепленный струей воды гитлеровец пригнул голову, я набросился на него и схватил за горло. Он не успел прийти в себя, как был уже мертв.
Пошарив в карманах гитлеровца, я нашел пачку сигарет и коробок спичек. Хотя я не курил, сейчас мне очень хотелось затянуться, но я не позволил себе этого удовольствия. Меня занимало другое: как снять с гитлеровца форму, которая, как я подумал, может мне пригодиться. Эта операция далась мне нелегко, но в конце концов я справился. Затем мне нужно было избавиться от трупа, не мог же я оставить его возле колодца. Ведь если немцы наткнутся на него, не исключено, что они организуют прочесывание болота.
На листе бумаги я написал крупными буквами по-немецки: «Запрещено. Вода в колодце отравлена».