Леонид Владимирович давно не видал такого вольного простора полей, прерывавшихся то белостволым березнячком, то кирпичным домишком полустанка, за которым вдруг тесным коридором вставал пылавший красками лес, обжимая с двух сторон несущийся поезд, или мелькало селеньице с опустевшими вишнево-яблоневыми садами, а потом снова разливалась желтая щетина скошенных полей, утыканных скирдами зеленоватого издали сена и золотой соломы. Он, не отрываясь, смотрел на все это, и ему казалось, что даже сквозь закрытое окно он улавливает пшеничный запах соломы и терпкий запах полыни, кустившейся вдоль насыпи, и такой же остро-горький, но приятный запах помидорных кустов, запомнившийся ему еще с детства, с той поры, когда Нина выращивала на загороднем огороде помидоры и все дети ездили с нею на огород обрывать с кустов пасынки, чтобы помидоры скорее зрели…
Он не отходил от окна, пока не стемнело, смотрел в окно и думал о себе. Он понимал, что Лаза перехитрила его, отсюда — и будто бы случайная встреча с Варварой Ильиничной, которая, несомненно, была заранее подготовлена женой, и приход гостей, и обильная выпивка, на какую не поскупилась жена. Но, понимая, что все его недавние мечты разлетелись в прах, он не испытывал никакого сожаления по поводу их утраты. Теперь он стал рассуждать иначе и пришел к выводу, что прежнее его желание — уехать к старикам и начать жизнь сызнова, было с его стороны недопустимой глупостью. Начать жизнь сызнова, — думал он, — невозможно, ибо начало жизни может быть одно и никаким переделкам оно уже не подлежит, потому что двух начал не бывает и именно от первого идет отсчет лет, бед, удач, неудач и всего того, из чего складывается твое пребывание на земле.
«Да, начинать сначала невозможно, — размышлял он, сидя у окна. — Пусть будет так, как есть. Ломать нужно было раньше…»
«Я болен, — продолжал рассуждать он, — и было бы жестоко с моей стороны обременить своей болезнью старых родителей, надоедать Андрею и Антону, стать для всех обузой…»
Но, припомнив вчерашний день, свой скоропалительный поход по врачам, а также то, что Варвара Ильинична разрешила ему пить и что пришла она с пустыми руками, а уходя, держала под мышкой какой-то сверток, несомненно подарок Лизы, — припомнив все это, он усомнился в серьезности своей болезни. А если так — значит, рано ему на пенсию, нужно работать, и это верно, что Агеев и все другие высмеяли его затею с пенсией. Еще он думал о сыне, о том, что сыну следует помочь продвинуться по службе, так как сам он вряд ли пробьется. Ему пришло в голову поговорить кое с кем и узнать, нельзя ли подыскать сыну какую-либо работу за границей, пристроить его к какой-нибудь группе специалистов. Этот вариант казался ему сейчас одним из лучших. Пусть Алик поживет вне дома, с людьми, которые потребуют от него дела и дела, это поможет ему духовно окрепнуть, выбросить из головы всяких случайных девиц, словом, избавит его от легкомыслия. Как бы там ни было, но Алик его сын, и он не имеет права просто так отмахнуться от него.
Первым из купе вышел Алик, заспанный, с помятым лицом, держа в руках полотенце и мыльницу.
— Ну как, старичок, скверно? — похлопал он Леонида Владимировича по спине.
Снисходительный тон не понравился Леониду Владимировичу, и он недовольно спросил:
— Где Виктор? Самолетом улетел, что ли?
— Да нет, остался. Дождется остальных контейнеров и толкнет их по железной дороге в Одессу.
— Почему же мать не осталась или ты? — снова недовольно спросил Леонид Владимирович, давая попять, что сам он не имеет никакого отношения к контейнерам.
— Не волнуйся, муттер одарила его с лихвой, ответил Алик. И усмехнулся: — Я и не знал, что хрусталь стал железным хобби нашей маман.
— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Леонид Владимирович.
— Да то, что вы с блеском провезли целый контейнер тряпья. Пока ты был в поликлинике, я переправил его из порта на товарную станцию, — сказал Алик, и спросил: — Ты не станешь возражать против «Лады»? Муттер на сто процентов «за». Я берусь устроить без очереди, а права получу в момент.
— Об этом после поговорим, — ответил Леонид Владимирович, чувствуя, как в нем снова нарастает неприязнь к сыну. И, вспомнив, как ночью ходил к нему в номер, строго спросил: — Ты лучше ответь, где ты провел ночь?
— Ну, старичок, о таких вещах взрослые взрослых не спрашивают, — ответил Алик, хлопнув его по плечу, и пошел умываться.
Леонид Владимирович с силой распахнул дверь в купе. Жена уже тоже не спала, читала «Крокодил».