Потом он прилетел в Москву, опять поселился на несколько дней в гостинице, набил подарками два чемодана, в субботу сел в ночной экспресс, а утром в воскресенье подъехал на такси к девятиэтажному дому, с длинными, как огромные сосули, неоновыми фонарями у подъездов, с красными, зелеными и желтыми лоджиями, взиравшими на улицу, поднялся в лифте на пятый этаж, нажал кнопку звонка и попал в объятия Геры, Зинаиды Павловны и Матвея Софроновича (чуть позже он узнал, что фиктивный брак по обоюдному согласию они стали считать законным), а затем и маленького Андрюшки, которого Зинаида Павловна выхватила спящим с кроватки и стала пробуждать его возгласами:
— Андрейка, проснись, папа приехал!.. Смотри, это твой папа! Ну, поцелуй его, поцелуй!.. Обними папочку!..
Николай не извещал о своем приезде, тем неожиданней и радостней была их встреча. Его целовали, снимали с него пальто и шляпу, предлагали ванну с дороги, но тут же, забыв об этом, тащили из коридора в комнату — показывать квартиру, потом тащили в коридор и на площадку — показывать такую же квартиру Зинаиды Павловны. Его опять целовали, задавали вопросы и, не дослушав, задавали новые. Кончилось тем, что вскоре все они сидели за столом, поднимали рюмки за его приезд, за крепкую семью, за здоровье Андрюшки, за Север и тому подобное, ели домашнюю, стряпню и столичные деликатесы, привезенные Николаем, и всем было весело. Матвей Софронович, опрокидывая рюмку, опять изрекал: «Фу-ух, и как ее пенсионеры пьют!..» и первым принимался хохотать. Этот фокус Матвея Софроновича очень нравился годовалому Андрюшке. Едва раздавался басовитый хохот, как мальчонка начинал шлепать в пухлые ладони и заливался восторженным смехом. Он был красивый мальчуган, большелобый, румяный, кудрявенький, с крупными, как у Геры, черными глазами.
Николай задыхался от счастливого сознания, что он дома, что рядом Гера, что у него такой прелестный сын, такая славная, хлопотливая теща. Толстоскулый, краснощекий Матвей Софронович тоже безмерно правился ему.
— А медведи там белые по улицам ходят? — громогласно вопрошал Матвей Софронович, трубно сморкаясь в клетчатый, наглаженный платок.
— Нет, не ходят, — смеясь, отвечал Николай.
— А волки бегают?
— И волки не бегают.
— Ты скажж-жи!..
В общем, все радовало и умиляло Николая в собственном доме. Квартира казалась ему царским дворцом: две комнаты, газ, кафель, ванная, паркет, уборная отдельно. Правда, обстановка была плохонькая, по сути, ее и не было. Николай узнал даже облупленный комодишко, перекочевавший сюда из старого дома, — но какое это имело значение? Позже Гера по этому поводу скажет ему, мило растягивая слова:
— А, Ко-оля, все деньги дача сожра-ала. Такая морока с ней. Но мама с Матвеем помеша-а-ались на даче.
— А ничего дача? — спросит он.
— Так себе, — ответит она, привычно пожав плечиком. — Сам увидишь. Нужен хоро-о-оший ремонт. И мебели там никакой…
За столом просидели несколько часов, пока Андрюша не начал хныкать и тереть ручонками глаза. Гера унесла его в другую комнату, стала укачивать, а Зинаида Павловна вдруг «вспомнила», что их с Матвеем Софроновичем звали сегодня в гости и что это такие люди, к каким нельзя не пойти. Она заторопилась и увела Матвея Софроновича, хотя тот был не прочь посидеть еще и пропустить еще по рюмочке.
Когда дверь за ними захлопнулась, Гера вышла из спальни, сказала Николаю:
— Коля, ты тоже ляг поспи, у тебя глаза слипаются. А я Андрюшины мелочи простирну.
— Милая моя жена, какая сегодня стирка? Сегодня все на свете отменяется! — Он обнял ее и крепко прижал к себе.
Гера задохнулась в его руках.
— Ко-оля, не надо… Я серьезно… Там, знаешь, сколько накопилось, — говорила она, прерывисто дыша и желая освободиться из его рук. — А мне завтра… Ко-оля!.. Мне к восьми на работу…
— Дурочка, завтра ты бросишь работу и будешь сидеть дома, — отвечал он, целуя ее. — Ты знаешь, сколько я денег привез? Не зря же я из Полярного в Террикон перебрался.
— Ко-оля, не надо…
— Я привез… Ну, как ты думаешь, сколько? — весело спрашивал он. И назвал сумму.
Гера замерла в его руках. Крупные черные глаза ее тоже замерли, уставясь прямо в его глаза.
— Не может быть! — испуганно прошептала она. — Ты с ума сошел!..
Дачей Николай занимался сам. И вообще он сам занимался решительно всем, что касалось быта его семьи, и это доставляло ему удовольствие. Месяца два он хлопотал с устройством квартиры: покупал мебель, ковры, торшеры, переделывал проводку, подвешивал дорогие люстры, доделывал недоделки строителей, какие повсюду в большом количестве обнаруживаются в новых домах, и когда квартира, по словам Зинаиды Павловны, стала, как игрушка, он переключился на дачу. Дача, действительно, требовала крупного ремонта: нового фундамента, новой крыши, полов, крыльца, удлинения веранды и многих иных переделок. И тут ему крепко помог Матвей Софронович. Он работал механиком в одном стройтрестовском гараже и имел немало стоящих знакомых. Матвей Софронович свел с ними Николая, те в свою очередь свели его со своими знакомыми, Николай щедро угощал, платил не скупясь, и вскоре к его даче потянулись грузовики с кирпичом, глиной, щелевкой, листовым железом. Потом пришли рабочие: плотники, бетонщики, кровельщики. К концу мая все было закончено.