Разглядывать беспрерывно Оля Омрай не могла. Когда Барыгин дочитывал до конца печатную страничку, Оля отрывала глаза от плакатов и быстро пересказывала ту же страничку по-чукотски, по-прежнему теребя пуговку кофточки. Потом Барыгин читал дальше, а Оля дальше разглядывала-густо оклеенные плакатами стены.
Словом, все шло, как положено. Даже лучше, чем положено, так как в зале стояла прочнейшая тишина: никто не шептался, не кашлял, не скрипел скамейками — ни молодые, ни пожилые, ни старики, ни дети. Правда, чем ближе выступление подходило к концу, тем плотнее слипались глаза у слушателей, а отдельные несознательные личности даже умудрились заснуть, убаюканные монотонным, хотя и громким голосом докладчика.
Шум возник, когда началось массовое переселение на пол. Старуха, у которой на лице было столько морщин, сколько трещин на земле, хрипло вскрикнула со сна, очумело огляделась, сползла со скамейки вниз и стала умащиваться на полу. Дремавшая рядом Гиуне последовала ее примеру.
— Ох, спина болит! — громко сказала она, усаживаясь возле старухи.
В зале разом застучали скамейки, все заговорили и, как по команде, пересели на пол.
Барыгина ничуть не смутило такое поведение слушателей. Он отпил воды из стакана и, подождав, пока стихнет шум, сказал:
— Я понимаю, товарищи, вы устали сегодня, поэтому усаживайтесь поудобнее. Скоро будет перерыв, отдохнете перед лекцией. А сейчас я перейду к освещению вопроса, связанного непосредственно с проблемами развития оленеводства и условиях Заполярья, и мер, которые принимаются для улучшения быта пастухов в кочевых бригадах. Так что прошу послушать.
Он умолк, кивнул Оле, и та быстро перевела его слова. В зале снова залегла плотная тишина.
Говоря о неполадках в оленеводстве, о падеже оленей от болезней, от непродуманно выбранных маршрутов кочевья, Барыгин косился на Калянто. Но лицо Калянто оставалось непроницаемым. Председатель колхоза сидел за столом, устало подперев рукой щеку, и узкие глаза его неотрывно и, казалось, равнодушно глядели на выцветшую кулису.
Барыгина так и подмывало привести еще один пример, хорошо известный Калянто, но он не стал этого делать, подумав, что лучше приберечь его для лекции, с которой выступит после него Рыпель. Там речь пойдет о религиозных обрядах, предрассудках, суевериях, и случай в седьмой бригаде как раз будет к месту. Кроме того, Барыгин решил в перерыве начистоту поговорить с Калянто.
Наконец Барыгин закончил, Оля перевела его последние слова, Барыгин залпом выпил стакан воды, потом стакан воды выпила Оля. Никто ни в зале, ни в президиуме не шевельнулся.
— Ну что же, может, включим свет и перейдем к вопросам? — спросил Барыгин, так как за окнами немного стемнело.
— Надо включать свет и задавать вопросы! — эхом повторила за ним по-чукотски Оля.
Стулья за столом президиума задвигались, задвигались и скамейки в зале. Кто-то протяжно зевнул, кто-то с хрустом потянулся.
Ким встал, прошел за кулисы, щелкнул выключателем. На сцене загорелись две лампочки. Вернувшись к столу, он зябко передернул плечами (в президиуме он так и сидел оголенным до пояса), снял со спинки стула свою кухлянку, натянул через голову, потом громко сказал:
— Может, вы не слышите, что надо лампочку зажигать? Зажигайте лампочку и налипайте говорить свои вопросы!
— Я много раз зажигаю, лампочка портилась, менять надо! — тенорком прокричал от дверей старик Пепеу и для убедительности пощелкал выключателем на степе.
Пепеу явился в клуб одним из первых, как только его разбудила музыка радиолы. Он хотел привести с собой Коравье, но тот крепко спал, несмотря на орущую музыку, и Пепеу не стал тревожить его. Живот у него совершенно не болел, за время доклада он успел вдоволь подремать и теперь чувствовал себя удивительно бодро.