Я таких базаров не помню; с качелями, с медведями, с комнатой «Кривое зеркало», с фокусниками-китайцами. Но базары у нас и по сей день не перевелись. В них есть своя чарующая прелесть, и исчезни они в один прекрасный день, наш городок, ей-богу, утратил бы свой колорит.
Судите сами.
Раннее утро, еще нет пяти. Солнце уже поднялось и показывает свой желтый теплый бочок из-за крыши депо. Воздух чуть-чуть туманится, в нем еще удерживается размытая синька ночи. Она легкой дымкой колышется над деревьями и едва приметно уплывает вверх, вверх, теснимая еще не окрепшим, только что проснувшимся, но уже напористым солнышком. А к базарчику, что находится в конце пашей улочки, огороженному редким заборчиком, у которого растут старые липы, уже стекается народ: продавцы и покупатели. И все — женщины, женщины.
Быстро, быстро идут по двум дорогам, что сходятся у базарчика, крестьянки из ближних сел, в длинных, широких «спидницах», в белых платочках, несут в руках или через плечо корзины, покрытые белым. Белые платочки вплывают в распахнутые воротца, растекаются меж двумя длинными базарными столами и лавками при них. Лица у крестьянок свежие, румяные от ходьбы, без тени сонливости: они поднялись в раннюю рань и уже успели пройти по пять-шесть километров от села до города.
Крестьянки подходят и подходят, все гуще белеют над столами платочки. Они простилают на столах газеты, чистые белые тряпицы, выставляют, вынимая из корзинок, свой товар: бутыли с утрешним молоком, сыр, завернутый в марлечки, свежесбитое масло в капустных листьях, огурцы, помидоры, стручки молодого гороха, яблоки, тугие пучки зеленого, облитого росой лука и всякую прочую всячину.
И столь же быстро сбегаются покупательницы. Но у горожанок лица заспанные, они только что проснулись, кое-как причесались, зевают на ходу, ежатся от утреннего холодка, который неприятен им после теплой постели. Но вставать надо и спешить надо, иначе все на свете прозеваешь, ибо базарчик стремительно собирается и так же стремительно разбегается.
На нашей улице без конца хлопают калитки — хозяйкам уже не до сна.
Вот из узкой калитки боком выплыла на улицу Полина Ивановна, женщина сверхполной комплекции, лет пятидесяти пяти. На ней цветастый мятый халат, тапки на босу ногу. На изгибе руки висит пустая корзина, другой рукой она прихватывает гребнем пук рыжих, крашеных волос, бывших недавно седыми, и кричит на всю улицу, увидав соседку:
— Оль, молоко ще есть?
— Есть, есть! Бегите, а то не захватите! — кричит в ответ с противоположной стороны щупленькая Ольга, успевшая уже побывать на базарчике.
— А почем? — на всю улицу осведомляется Полина Ивановна.
— По сорок! — отвечает соседка и проворно исчезает в своей калитке.
— А щоб их черти взяли, тех дачников! Уже понаехали, набили цепу! — возмущается во весь голос Полина Ивановна и делает такое движение, будто собирается бегом припустить по улице. По бежать при ее полноте невозможно, и бег ее, вернее, слабое подобие бега, выглядит довольно смешно: Полина Ивановна семенит мелкими шажками, качаясь с боку на бок и сильно размахивая корзиной.
А базарчик уже вовсю разошелся. Товара на столах прибавилось: тут уже и сметана в баночках, и фасоль в полотняных мешочках, и сало, и битые кролики, и порезанный на большие куски окорок и так далее и так далее, И повсюду слышатся громкие голоса:
— Тетю, скико за чеснок?..
— А ну, дайте вашей сметаны попробовать!
— А зачем вам пробовать? Я сметану забираю.
— Ну и забирайте на здоровьечко…
— Ой, хозяйка, ваше молоко молозевом отдае!
— Та перекреститесь, яке теперь молозево? Коровы давно потелились!
— Ой, хозяйка, не обмануйте. Грех обманывать…
— Тетю, тетю, слухайтэ сюды! Я вас другой раз пытаю: отдастэ молоко по тридцать?
— Не, деточка, не отдам. Я по тридцать сама выпью. У меня жирность така, шо хоть на выставку!
— Так воно ж вчерашне.
— То шо як вчерашне? В нем сметаны на палец.
— Так воно ж скисне.
— То шо як скисне? Скислое ще вкусней.
Покупательницы хотя и торгуются, хотя и бракуют товар, но торговля идет в очень быстром темпе. Корзины у крестьянок пустеют, корзины у горожанок тяжелеют. Переливается из бутылей в бутыли молоко, разрезаются ножом большие кругляши масла, сыплются из мешков в корзины пузатенькие стручья гороха, молодая картошка, огурчики в пупырышках…
Местные ведут себя на базарчике по-хозяйски уверенно, а те, кого Полипа Ивановна назвала дачниками, — стесненно. Дачники — это в основном ленинградцы, они давно любят отдыхать в нашем городке, куда их влекут и лес, и река, и обилие фруктов. Дачников сразу узнаешь на базарчике. Вот молодая женщина в светлых летних брюках (а это первый признак дачницы) стоит возле старушки, продающей молоко.