Все шаги оказались донельзя лёгкими - все, кроме последнего. Когорта конюхов держала её железной хваткой, а некий особо верный подданный обнажил дагу, чтобы вспороть воровке брюхо.
Елена прокляла свою изобретательность, выплюнула чётки прямо в лицо этому мяснику, воспользовалась всеобщим замешательством - и убежала в конюшню, где снова обернулась птицей - и была такова.
С грешной земли до неё доносились стенанья инфанты.
И на кой она ей сдалась? Неужели благополучие какой-то там избалованной испанки для неё дороже собственной телесной целостности?
На ужин разгорячённая, взволнованная Елена съела всё, что было на кухне, и успокаивала себя цукатами, марципаном, мармеладом и ещё какими-то восточными сладостями. Горстями хватая их из корзины, фройляйн фон Саарбрюккен не сразу обнаружила, что в корзину вложено письмо со знакомой печатью. Хоаким просил её прийти как можно скорее, умоляя применить все свои медицинские познания и давая в провожатые слугу, доставившего эту самую корзину.
Елена ударила себя по лбу и спросила, когда именно пришла посылка. Если нельзя было просто передать письмо, а пришлось маскировать его сладостями - значит дело действительно серьёзное.
Собрав воедино остатки сил телесных и духовных, Елена кой-как натянула платье, подколола волосы и на бегу ухватила за шиворот верных фрейлин...
<p>
***</p>
Признаться откровенно, Хоаким поначалу и сам не доверял цирюльнику. До покупки графского титула он привык бриться сам и справлялся неплохо, поэтому на появившегося на пороге арагонца Паблоса смотрел с подозрением. Но тот хорошо выполнял свои обязанности, и у Хоакима не было повода придраться.
Правда, дон Альварес никогда не увлекался кровопусканиями и не представлял, насколько эта процедура полезна или вредна. Со слов врачей он знал, что это необходимо, а от сестры не слышал жалоб, поэтому предпочёл предоставить лечению идти своим путём.
Но слова Елены, которой он, сам не зная почему, всецело доверился, хоть она и не блистала талантами и не являла недюжинный ум, заставили его задуматься - стоит ли отвергать сомнения в угоду тому, что другие провозгласили истиной, и в ущерб собственному разумению. У златовласой сеньоры всегда и на всё было своё мнение, и она ожидала подобного от всех и каждого.
Так вот, Хоаким поспешил домой - и к печали своей обнаружил Химену в полубесчувственном состоянии. Над ней суетился Паблос, перевязывая ранку и высказывая надежду, что "доне Химене скоро полегчает".
Вскоре сестра уснула, и Хоаким не захотел её беспокоить.
Наутро слабость не прошла, и Хоаким велел послать за врачом более сведущим. Медикус осмотрел девицу, насколько позволяли приличия, то есть смерил пульс и посмотрел глаза и язык, и заявил, что виной слабости - скопление дурной крови. Хоаким почувствовал, что попал в замкнутый круг, но покивал для видимости и изобразил благодарность.
Он сказал, что в доме уже есть человек, способный сделать всё необходимое, и распрощался с врачом.
Цирюльнику он передал, что врач временно запретил кровопускания.
Цирюльник пожал плечами и сказал, что всегда готов исполнить волю сеньора.
Хоаким вспомнил, как видел в детстве, что матушка, недавно разродившаяся вторым ребёнком и потерявшая много крови, налегала на красное мясо, а на десерт угощалась гранатами, и велел повару приготовить для доны Химены баранину с фруктами.
После плотного обеда сестра слегка разрумянилась, а брат воспрял духом. Он отправился в кабинет ответить на письма, а затем снова заглянул к сестре, надеясь увидеть её хоть немного более бодрой, чем утром. Но не нашёл на женской половине ни одной служанки. Предвкушая, как всыплет всем плетей, он вошёл в спальню к сестре - и поймал за руку кормилицу Нихаду, которая окуривала лежащую в постели Химену чем-то очень вонючим из плошки.
Нихада разрыдалась и восклицала, что никогда бы не причинила вреда ни сеньору, ни сеньоре, ведь они ей как дети, она вскормила их грудью и жила и живёт только ради них. А этот обряд - для защиты. Девочке вредят злые духи, их нужно отпугнуть.
- А вы, сеньор, совсем слепы, если не видите! Сеньора чахнет на глазах! Вот, смотрите!
Невзирая на возражения Хоакима, она сняла повязку, защищавшую целительные, как считалось, порезы. Вокруг вчерашней ранки было багрово-синее пятно.
- Что это, воспаление?
- Что, сеньор никогда не оставляет своей невесте таких поцелуев, что получается синяк? - злобно и бесстыдно мстила чернокожая Нихада за недоверие.
- Ты хочешь сказать, из ранки что-то высасывали? Яд?
- Кровь! Глупый сеньор! - от крика кормилицы Химена даже пришла в чувства. - Злой дух пьёт кровь! И боится чеснока.
Точно, вот что за запах наводнил спальню.
Хоаким слышал байки о нечисти - кажется, упыри, или нечто подобное, что пьют человеческую кровь и боятся чеснока, как дикие звери огня, но думал, что обитают они где-то далеко на востоке, за Альпами, ведь именно оттуда приходят подобные сказки. Доводилось ему слышать о кровопийцах и в новых, диких странах, где он побывал со своими матросами, но хотелось верить, что благословенная Испания чиста от этих упырей и чупакабр.
На всякий случай он послал в кладовую за несколькими связками чеснока, и Нихада развесила их по комнате, строго-настрого запретив убирать. Брат и сестра кивнули.