Я не понимала, с чем связаны эти изменения. Я просто не придавала этому никакого смысла. Главное для меня тогда была, что мой папочка со мной рядом, и он меня любит.
Наши прогулки длились около пяти часов. Потом он привозил меня домой, провожал до подъезда и ждал, когда я поднимусь в квартиру и помашу ему рукой из окон моей комнаты. После этого он улыбался, махал мне рукой в ответ и, не спеша, оборачиваясь, через каждые пять секунд, уходил вдаль по аллеи.
Мама не сильно горевала, если быть откровенной. Она просто вычеркнула своего мужа из жизни, словно его там никогда не было.
По началу, я думала, что мама сердиться на папу из-за того, что он ушел к другой женщине, бросив ее. Но правда оказалась страшнее.
Такой поворот событий меня шестилетнего ребенка, который вот-вот пойдет в первый класс, мгновенно выбил из жизни, сжег то, что я знала, оставив место для нового смысла, который я так и не смогла найти.
***
Он внимательно слушал мой рассказ, словно боясь упустить какую-ту маленькую деталь, способную спасти этот мир.
Голубые глаза были сосредоточены на моих губах, отчего я немного смущалась. Это было непривычно.
Мне было семнадцать, ему около двадцати трех.
Я была сломанной, падшей, неизбежно испорченной.
А он был чистым, немного, наверное, наивным и таким добрым, что это пугала меня, заставляя мой мозг придумывать, что могут сделать с ним такие же прожжённые насквозь люди, как я.
От этих мыслей губы пересыхали, а волосы на голове вставали дыбом.
Мне было семнадцать.
Ему около двадцати трех.
Он стал моим священником.
Я стала его дьяволом.
Никто никогда не узнает то, что я рассказала ему в этих стенах. Он унесет секреты королевы собой в могилу. А там ему воздаться за все его добрые поступки.
Королева всегда помнит о своих верных подданных.
- Так что ж случилось тогда с твоим отцом? - заметив мое молчание, сухо спросил Игорь.
Я поправила волосы. Немного помолчала, думая, как лучше сказать ему правду.
- Знаешь, оказывается, что на небе есть не только звезды, но и дыры. И вот, когда падает звезда, человек, загадывает желание. Но, когда открывается дыра, человек, получает проклятие.
***
Это было в декабре. Первый снег давно растаял и превратился в жижу, которая противно пачкала мои белые сапожки.
Мы шли с мамой вдоль небольшого забора, который больше напоминал кусочки цветного пластилина. Забор никак не заканчивался, словно был бесконечным.
Мама крепко держала меня за руку, и я чувствовала, как мелкая дрожь сбегает по ее руке и передается мне.
Она молчала всю дорогу. Молча шла, как заведенная игрушка, которой повернули ключик.
Мы пили чай с лимонным пирогом, когда телефон резко закричал. Его звук испугал маму.
Она, не спеша, опасаясь чего-то, шла к тумбочке, где подпрыгивал домашний телефон.
Разговор длился пару секунд, но за это время лицо мамы побелело, а руки стали дрожать. Это дрожь продолжалась и сейчас.
Радужный забор все-таки закончился. Тогда я поняла, что случилось что-то нехорошее.
Мне было шесть лет. Мне уже купили красный рюкзачок с популярным, в то время, изображением фей, серый сарафан, под цвет школьный формы. Я была готова идти в первый класс, я была готова начать новый, интересный раздел своей жизни. Была готова, но это готова так и осталось навсегда в стадии ожидания.
Даже самые долговечные батарейки не смогут работать до конца времен, у всего есть свой срок годности, который истекает для каждого в свое время.
Срок годности моего отца истек именно сейчас.
За тем цветным, наполненным жизни забором, располагалось серое, обшарканное здание, которое вселяло страдание одним своим видом.
Знаете, бывает такое, когда дома вселяют эмоции. Вот смотришь на погорелый фасад здания, и словно слышишь крики о помощи.
Так было и со мной. Я смотрела на квадратные окна серого фасада и слышала чужие стоны, чувствовала чужую боль и мучение. И самое паршивое, что ты ничем не можешь помочь тем людям, которые страдают по другую сторону экрана.
Мы долго стояли около вестибюля, внутрь здания нас не пускали. Мама нервно теребила край платья, явно переживала или даже боялась чего-то.
Медсестра, хрупкая девушка в голубой униформе, отправилась на поиски врача и не появлялась уже больше пятнадцати минут.
В здании было довольно холодно.
Спустя целых полчаса медсестра привела к нам старого мужчину с залысиной и седой бородой. Он натянуто улыбнулся, словно от него это требовали.
Они ушли с мамой по длинному коридору, а меня оставили в вестибюле, наблюдать за тем, как медсестра, без особого энтузиазма, перебирала стопки медицинских карт.